Лилиан Браун - Кот, у которого было 60 усиков

Когда Квиллер для успокоения совести заскочил на неделе в книжный магазин, Джад Амхёрст пожелал высказать свои соображения по части Литературного клуба:

— Настало время забыть о лекторах из Центра, которым приходится платить за выступление, а потом отменять его в последнюю минуту. Мы можем обойтись собственными силами.

— Прекрасно! Пруста, во всяком случае, я никогда не любил! Что конкретно вы предлагаете?

— Больше участия в работе самих членов клуба. Помните, как Гомер Тиббит любил ковбойскую лирику Фрэнка Деспреза? А Лайл Комптон постоянно цитирует «Разбойника» Альфреда Нойеса [28] Альфред Нойес (1880–1958) — английский поэт и критик. Стихотворение «Разбойник» помещалось в школьные антологии, а положенное на музыку, стало популярной песней .

— Он и мой любимый поэт. Он был атлет, и в его поэзии есть что-то атлетическое.

— Лайл говорит, от его сюжетов веет вечной темой «полицейских и грабителей».

— А как он использует повторы! — И Квиллер процитировал: — «Он ехал, и сбруя сверкала… Сверкнул пистолет в темноте ночной… Сцепились они в смертельном бою, слепит их сверкание сабель».

Примчался Данди и обвил собой Квиллерову лодыжку.

Ежегодный переезд Квиллера из амбара в кондо обсуждался в Пикаксе так же, как парад Четвёртого июля. Типография печатала сотню уведомлений, а студенты надписывали конверты. Миссис Мак-Би пекла зимний запас сухого шоколадного печенья. Друзья, соседи, братья-газетчики и деловые партнёры — все были вовремя проинформированы. А в день отъезда сиамцы неизменно сбегали и прятались.

Тем не менее переезд всегда проходил успешно и домашнее хозяйство Квиллера на следующие полгода перекочевывало в «Ивы».

Уже за полночь Квиллер записал в своём дневнике:

Как хорошо возвратиться в сельскую тишину «Ив»!.. Я высвистал к себе шефа Броуди пропустить рюмочку за мой отъезд. Он обещал присмотреть за амбаром. Побывал у Мегги Спренкл — вернул ей Ледфилдову запись и выпил последнюю в этом сезоне чашку её славного гая. «Славный», по моему мнению, тут вполне заменяет понятие «слабый», дай ей бог здоровья.

На автоответчике оказалось послание от Дейзи Бэбкок: «Извините за беспокойство, Квилл, но при переезде в офис я обнаружила предмет, который ставит меня в трудное положение, и Фредо посоветовал попросить вас взглянуть на него. По телефону я не хочу о нём говорить».

Вопросы без ответа всегда нервировали Квиллера, и, прочтя послание Дейзи, он плохо спал. Сиамцы, наоборот, спали очень хорошо. После шести месяцев в круглом амбаре они с удовольствием осваивали прямые стены и прямые углы дома в «Ивах». Кондо имели открытую планировку; спальни выходили на балконы, а стеклянная стена высотой в два этажа смотрела на лужайку и ручей. Перед камином друг против друга стояли два кресла с подушками, а напротив — большой закусочный стол на лохматом, грубого ворса ковре. Он вполне мог служить посадочной площадкой для рожденных летать сиамцев, совершавших затяжные прыжки с балкона на пол.

Квиллер велел им вести себя хорошо, и невинное выражение глаз, с каким они провожали его, убеждало, что никакие озорные помыслы в этих маленьких хорошеньких головках никогда даже и не зарождались.

«Ивы» находились от центра Пикакса дальше, чем амбар, и Квиллер отправился туда на машине, припарковавшись позади Зала Гомера Тиббита. Обходя здание, он раскланивался, отвечая на приветствия и обычный вопрос: «Как поживает Коко, мистер К.?»

Он поднялся в офис Дейзи. Приемная перед её кабинетом была забита картонками, заготовленными под «коллекцию» выброшенных вещей. Дверь в кабинет оказалась открытой. В нём громоздилась ещё одна гора коробок. Дейзи разговаривала по телефону. Она махнула Квиллеру рукой, приглашая войти, и указала на стул. На проводе был её муж.

— Пришёл Квилл, Фредо. Договорим позже.

Квиллеру вспомнился «банк коробок» в «Старой усадьбе»: картонки всех видов, коробки для одежды, коробки для шляп, коробки для обуви…

Дейзи приветствовала его деловитым:

— Извините за беспорядок. Сбросьте хлам со стула и садитесь. — Вскочила и наглухо закрыла дверь.

— Окончательно перебрались, как я погляжу, — проговорил Квиллер, разряжая обстановку. — Такое впечатление, будто вы ограбили Ледфилдов «банк коробок».

— Я много чего захватила с собой — одежду на все времена года, замечательные книги, которые давали мне Ледфилды, журналы, которые мы выписывали и которые рука не поднялась выбросить, коробки, полные ручек, карандашей, косметики и всяких личных мелочей. Женщины в усадьбе натащили мне груду коробок, и я запихивала туда все подряд. У Альмы был выходной, и мне хотелось уехать именно в этот день, чтобы избежать скандала.

— Очень вас понимаю, — пробормотал Квиллер.

Она протянула ему обувную коробку:

— Откройте и скажите, что вы там видите. Только не трогайте.

Квиллер осторожно заглянул внутрь.

— Зубная паста?

Толстый тюбик лежал этикеткой вниз, виднелась только часть названия.

— Это пропавшая защитная сетка! Ни у кого другого в усадьбе её никогда не было. Кто-то, верно, вытащил её у Либби из куртки, рассчитывая позже вернуть на место, а Либби обвинить в беспечности. Кто знает? Фредо сказал, вы сообразите, что следует предпринять.

— Передайте мне телефонную трубку, — сказал Квиллер. — Вызовем Джорджа Бартера. Пусть он на это взглянет. Возможно, отпечатки пальцев дадут какой-то ответ.

Он отказался от кофе, сказав, что ему нужно сосредоточиться. Дейзи вышла, оставив его одного, и он стал вспоминать, что слышал в последние дни.

Либби подозревала, что деньги, вырученные за Натановы сокровища — по завещанию их продавали, чтобы оказывать помощь больным и обездоленным детям, — идут вовсе не на благотворительные цели. Она хотела сказать это Альме прямо в лицо, но ей советовали действовать осмотрительно. Очевидно, Либби все-таки совершила ошибку, свойственную горячей юности. Она защищала волю своего дяди Натана и память о нём.

Юридическая контора находилась всего в одном квартале, и Бартер появился, когда Квиллер поднялся, чтобы уйти. Они приветствовали друг друга, покачав головами: оба были ошеломлены. Арчи Райкер оказался прав: «Когда кругом гуляет слишком много денег, кое-кого одолевает жадность».

Сев за руль, Квиллер задумался. Коко всегда был прав — что бы ни происходило! В момент смерти Либби он знал — что-то не так. Его «вопль смерти», от которого все переворачивалось внутри, всегда был сигналом бедствия. Он означал, что кто-то где-то стал жертвой убийцы. По правде сказать, Коко чувствовал беду заранее — ещё прежде, чем злодеяние свершилось! Когда Альма приехала в амбар, Коко пытался её напугать. Он разодрал в клочки её чёрный с золотом каталог. Он устроил сцену из-за старой книги, которая лежала в коробке, где прежде хранилась проданная Альмой чаша для пунша. Он устроил скандал из-за романа «Женский портрет». Потому ли, что его автором был Генри Джеймс ? Вряд ли, подумал Квиллер. Но кто знает?… И наконец, реакция Коко на дорожное происшествие с Полли — под парижским мостом Альма!