Жорж Сименон - Голубая комната

Тони вдруг понял, что он говорит в настоящем времени и, улыбнувшись, поправился:

— Вернее сказать, менялся. Я обслуживал ярмарки в радиусе тридцати километров, в Вирье, Амбассе, Широне. Хотите, чтобы я назвал все?

— Нет, это лишнее.

— В такие дни я выезжал рано утром, иногда в пять.

— Жена вставала, чтобы приготовить вам завтрак?

— Да, она сама так хотела. В другие дни у меня были встречи на фермах, я демонстрировал или ремонтировал машины. Наконец, я принимал фермеров у себя в ангаре.

— Давайте возьмем средний день.

— Жизель вставала первая в шесть часов.

Она тихонечко выскальзывала из кровати, выходила, быстро натягивая свой розовый халатик, и чуть позже он слышал, как она разжигала огонь в плите, как раз под их комнатой. Потом она выходила во двор засыпать зерна курам и накормить кроликов.

Около половины седьмого он спускался вниз, не умываясь, едва коснувшись расческой своих жестких волос. Стол в кухне был без скатерти, с пластиковой столешницей. Они завтракали сидя друг против друга, Мариан еще спала — ей разрешалось спать, сколько захочет.

— Конечно, когда она пошла в школу, приходилось будить ее в семь часов.

— Ее провожали?

— Только первые два-три дня.

— Вы?

— Нет, жена, заодно она делала и покупки. Обычно она шла в деревню около девяти, заходила в мясную лавку, колбасную, бакалейную…

— В бакалею Депьера?

— В Сен-Жюстене практически нет другой.

Каждый день по утрам под низкими сводами магазина собиралось с полдюжины женщин, которые болтали, ожидая своей очереди. Однажды, неизвестно почему, ему пришло на ум сравнить лавку с ризницей.

— Ваша жена никогда не просила вас сделать покупки?

— Только когда я ездил в Триан или другой город, купить что-нибудь, чего не было в деревне.

Он догадывался, что эти вопросы были не так безобидны, как казалось на первый взгляд, но все равно отвечал откровенно, стараясь быть точным.

— Вы не заходили к Депьерам?

— Возможно, раз в два месяца. В дни генеральной уборки, например, или если жена болела.

— По каким дням бывала генеральная уборка?

— По субботам.

Почти как у всех. По понедельникам был день большой стирки, во вторник или в среду, по мере того, как белье сохло, в зависимости от погоды, — гладили. Так было в большинстве семей, и по утрам в определенные дни во всех дворах полоскалось на ветру развешанное белье.

— Когда вы получали почту?

— Нам не приносили ее домой. Поезд проходит через Сен-Жюстен в 8:07 утра, и мешки с корреспонденцией относят прямо на почту. Мы живем на краю деревни, поэтому почтальон добирается до нас только к полудню. Я предпочитал сам ходить на почту и забирать корреспонденцию, иногда мне приходилось даже ждать, пока ее разберут. В других случаях мне просто оставляли мои письма.

— Мы еще вернемся к этому вопросу. Вы ходили туда пешком?

— В основном — да. Я брал машину, только если у меня были дела за пределами деревни.

— Раз в два-три дня?

— Скорее раз в два дня, только зимой у меня было меньше поездок.

Надо было бы объяснить все тонкости его ремесла, которое зависело от смены сезонов и сельхозработ. Например, когда они вернулись из Сабль-Долонь, в разгаре был сезон ярмарок. Потом наступило время сбора винограда, затем осенняя страда, так что ему и вздохнуть было некогда.

В первый четверг он не поехал по Новой улице — не хотел смотреть, повесила Андре полотенце на окно или нет. Он уже говорил об этом Дьему, но тот настаивал:

— Вы решили больше с ней не встречаться?

— Я сказал, что это было твердое решение.

— Может быть, она подавала весточку другим способом?

На этот раз он совершил ошибку — и понял это, как только открыл рот. Но было поздно. Слова уже слетели с его губ:

— Я не получал от нее вестей.

Он солгал не из-за себя. И не потому, что он хранил верность Андре или из рыцарских побуждений.

Тони вспомнил, что в день этого допроса шел дождь, и месье Тринке, секретарь, сидел на своем месте у стола.

— Вы вернулись с Песков с женой и дочерью семнадцатого августа. Вопреки вашим привычкам, в четверг вы не поехали в Триан. Боялись встретить Андре Депьер?

— Может быть, но я бы не стал употреблять это слово.

— Ладно. На следующий четверг у вас была намечена встреча с неким Фелисьеном Урло, секретарем сельхозкооператива. Вы встретились у вашего брата, пообедали со своим клиентом и вернулись в Сен-Жюстен, минуя рыночную площадь. По-прежнему чтобы не столкнуться со своей любовницей?

Он бы не смог ответить на этот вопрос, он и в самом деле не знал. Он прожил эти недели как в пустоте, не задавая себе никаких вопросов и не принимая никакого решения.

Одно он знал наверняка — он отдалился от Андре. И еще — он больше времени проводил дома, словно нуждался в общении с близкими.

— Четвертого сентября…

Пока следователь говорил, Тони пытался припомнить, что могла означать эта дата.

— Четвертого сентября вы получили первое письмо.

Он покраснел:

— Я не знаю, о каком письме вы говорите.

— Ваше имя и адрес были написаны на конверте печатными буквами. На марке стоял штемпель Триана.

— Не помню.

Он продолжал лгать, решив, что отступать уже поздно.

— Начальник почты господин Бувье еще отпустил замечание по поводу этого письма.

Дьем вынул из папки листок бумаги и стал читать:

— «Я сказал ему: “Похоже на анонимку, Тони. Обычно их пишут таким почерком”». Вы по-прежнему ничего не вспомнили?

Он покачал головой. Ему было стыдно лгать, да и лгал он плохо, краснея, уставившись в одну точку, чтобы в его глазах не прочли смущение.

Письмо без подписи все же было не совсем анонимным. Коротенькая записка, тоже написанная печатными буквами, гласила: «Все в порядке. Не волнуйся».

— Видите ли, месье Фальконе, я уверен, что особа, которая вам писала и отправила письмо из Триана, изменила свой почерк не потому, что вы могли его узнать, а потому, что его мог узнать почтальон. Следовательно, это был кто-нибудь из Сен-Жюстена, чей почерк мог знать господин Бувье. На следующей неделе на ваше имя пришел еще один точно такой же конверт. «Слушай-ка, — сказал вам, шутя, почтальон, — я, видно, ошибся. Тут пахнет любовными делами». Текст был не длиннее предыдущего:

«Я все помню. Люблю тебя».

Эти письма произвели на него такое впечатление, что он стал делать крюк, когда ездил на вокзал, где иногда получал с курьерским запчасти — лишь бы не проезжать по Новой улице.

В таком подавленном состоянии духа он провел много недель, разъезжая по рынкам и фермам или работая у себя в ангаре.

Теперь он чаще пересекал лужайку, которая отделяла ангар от дома, чтобы увидеть Жизель, которая то чистила овощи, то терла кафель на кухне, то занималась уборкой наверху. Пока Мариан была в школе, дом словно пустел. В четыре часа она приходила, и ему очень хотелось пойти посмотреть на них обеих, как они сидят на кухне напротив друг друга и лакомятся каждая из своей баночки.