Джон Гоуди - Пелхэм, час двадцать три

— Ничего мы разрешить не можем.

— Вы хотите сказать, что эти убийцы не позволяют восстановить питание? И вы терпите приказы от банды мерзких пиратов? Это же чистой воды пиратство!

— Постарайтесь успокоиться, — посоветовал Прескот. — Вы получите свою дорогу примерно через час, с точностью до нескольких минут… или нескольких жизней.

— Целый час, — воскликнул Коррел. — Вы понимаете, что приближается час пик? Час пик — а у нас вышел из строя целый участок. Сумасшедший дом!

— Пелхэм Час Двадцать Три, — произнес Прескот в микрофон. — Вызываю Пелхэм Час Двадцать Три.

— Откуда вы знаете, что эти подонки не блефуют? С чего вы взяли, что они не ожидают, что мы будем бороться за жизни пассажиров?

— Бороться за жизни, — повторил Прескот. — А вы штучка, Коррел, ещё какая штучка.

— Они сказали, что начнут убивать пассажиров, но, может быть, это просто блеф?

— Как блеф с Доловичем?

— О, Господи! — Настроение Коррела снова резко изменилось, глаза его наполнились слезами. — Толстяк Каз… Он был замечательным человеком. Белым человеком.

— Коррел, вам следует очень внимательно следить за своим языком.

— Старина Каз. Он был настоящим путейцем, как в старое время. Пат Бердик мог бы им гордиться.

— Если он полез под пули, то просто дурака свалял, — заметил Прескот. — А кто такой Пат Бердик?

— Пат Бердик? Это легенда. Величайший из старых начальников дистанций. О нем ходит множество историй. Могу рассказать целую дюжину.

— Может быть, в другой раз.

— Однажды, — продолжал Коррел, — поезд остановился без десяти пять. Представляете, за десять минут до пяти! Буквально перед самым часом пик!

— Я хочу попробовать вызвать их снова, — заметил Прескот.

— Машинист позвонил по телефону, — это было задолго до появления двусторонней радиосвязи, — и сказал, что на путях прямо перед поездом лежит мертвец. Пат спрашивает: «Вы уверены, что он мертв?» «Конечно уверен, — отвечает машинист. — Он твердый, как бревно.» Тогда Пат кричит: «Тогда, черт тебя подери, прислони его к колонне и езжай дальше. Мы заберем его, когда пройдет час пик!»

— Центр управления вызывает Пелхэм Час Двадцать Три…

— Вот такого сорта путейцем был Каз Долович. Знаете, что сказал бы сейчас Каз? Он бы сказал: «Не думай обо мне, дружище Френк, думай, как наладить движение». Каз захотел бы, чтобы все шло именно так.

— Пелхэм Час Двадцать Три вызывает центр управления. Пелхэм Час Двадцать Три вызывает лейтенанта Прескота в центре управления.

Прескот нажал на кнопку передатчика.

— Прескот слушает. Говорите, Пелхэм Час Двадцать Три.

— Лейтенант, я смотрю на часы. На них два тридцать семь. У вас осталось тридцать шесть минут.

— Сволочи, — буркнул Коррел. — Мерзкие убийцы.

— Заткнитесь, — отрезал Прескот. Потом произнес в микрофон: — Будьте же благоразумны. Мы готовы с вами сотрудничать. Но вы не даете нам времени все подготовить.

— Тридцать шесть минут. Вы меня поняли?

— Я вас понял, но этого слишком мало. Вы же имеете дело с властями. А они слишком медленно поворачиваются.

— Пора научиться вертеться быстрее.

— Все вертится. Но вы же понимаете, у нас нет наготове миллиона.

— Вы ещё не подтвердили, что заплатите. Достать деньги не так трудно, если отнестись к этому всерьез.

— Я простой полицейский, и не слишком хорошо разбираюсь в таких вещах.

— Тогда найдите того, кто разбирается. Время идет.

— Я свяжусь с вами, как только будут новости, — заверил Прескот. — Проявите терпение. Просто больше никого не убивайте.

— Больше никого? Что вы имеете в виду?

Какая грубая ошибка, — ужаснулся Прескот, — ведь они не знают, что кто-то был свидетелем смерти Доловича.

— Люди, которые вернулись на станцию, слышали стрельбу. Мы предположили, что стреляли вы. Это был один из пассажиров?

— Нет, мы кого-то пристрелили на путях. И убьем любого, кто сюда сунется. Пассажиров тоже. Имейте это в виду. Любая провокация — и одному заложнику конец.

— Пассажиры ни в чем не виноваты, не трогайте их!

— Осталось тридцать пять минут. Свяжитесь со мной, когда получите известие о деньгах. Поняли?

— Понял. Я снова вас прошу — не трогайте людей.

— Мы тронем столько, сколько понадобится.

— Я скоро с вами свяжусь, — пообещал Прескот. — Конец связи. — Он откинулся в кресле, изнемогая от сдерживаемой ярости.

— Господи! — воскликнул Коррел. — Слушая, как вы упрашиваете этого подонка, я стыжусь, что я — американец.

— Пошли к черту! — рявкнул Прескот. — Забавляйтесь со своими поездами.

Его честь, господин мэр, лежал в постели в своей квартире на втором этаже особняка Грейси. У него текло из носа, страшно болела голова, ныли все кости и температура достигала 39,2°. Этого было вполне достаточно, чтобы обвинить его многочисленных врагов как в городе, так и вне его, в заговоре, жертвой которого он стал. Но мэр понимал, что было бы чистой паранойей подозревать Другую Сторону в том, что они, скажем, подсадили вирус гриппа на край его бокала с мартини, — у них просто не хватило бы воображения придумать такой трюк.

Пол у кровати был усеян бумагами, отброшенными в приступе раздражения, на которое, как ему казалось, мэр имел полное право. Он неловко лежал на спине, небритый и дрожащий в ознобе, время от времени постанывая от жалости к самому себе. Мэр не затруднял себя мыслями о том, что какая-то городская проблема останется нерешенной — все решит кто-нибудь другой. Он прекрасно знал, что с самого утра в двух больших служебных комнатах на первом этаже над делами трудятся его помощники, они постоянно связываются с городской мэрией, где их работе помогает (а в некоторых случаях и дублирует ее) другая группа помощников. Телефон у постели мэра также был подключен, но он отдал команду не соединять, разве только в случае какого-то невероятного несчастья. Например, если вдруг остров Манхеттен оторвется и уплывет в залив, хотя иной раз он молился, чтобы такое произошло.

Впервые с того момента, как он занял этот пост, если не считать, конечно, случайных дней отдыха где-нибудь на солнышке или тех нежданных ситуаций, когда массовые волнения или затянувшаяся дискуссия с профсоюзными лидерами заставляли его проводить на ногах всю ночь, — впервые случилось так, что ровно в семь утра он не покинул свой дом и не направился в здание мэрии. Так что мэр одновременно чувствовал себя прогульщиком и был немного растерян. Когда он услышал за окном где-то на реке гудок парохода, неожиданно пришло в голову, что все его предшественники, а они были хорошими людьми, тридцать лет слушали эти гудки.

Эта весьма занимательная мысль поддержала Его Честь. Будучи человеком интеллигентным и образованным (правда, Другая Сторона подвергала сомнению первую часть этой формулы и клеветала на вторую), он тем не менее не испытывал большой привязанности к истории. А также к дому, в котором жил благодаря доброму отношению со стороны своих избирателей, активно влиявших на его интересы. Он знал, но только понаслышке, что дом, построенный в 1897 году Арчибальдом Грейси, являл собой весьма похвальный, если не сказать великолепный, пример федералистского стиля, а в комнатах на первом этаже висели полотна Трамболл, Ромни и Вандерлина. Правда, не лучшие их работы, но, тем не менее, подлинные, подписанные авторами. Главным специалистом по дому и по его содержимому была жена, которая когда-то занималась то ли искусством, то ли архитектурой, он давно забыл, чем именно. Она и сообщила мужу то немногое, что он знал.