Леонид Марягин - Экран наизнанку

- Пижонишь? - спросил он Севу, как старого знакомого. Впрочем, такая манера общения была у Губана со всеми - и со знакомыми и с незнакомыми.

- Что вы имеете в виду? - Сева постарался не грубить.

- Твою тельняшку. За сколько купил? Хочешь выглядеть мужественным?

- Я, чтоб ты знал, старший матрос! - ощетинился Сева.

- С Неглинки, которая течет в трубе. - Губан осклабился, обнажив ряд кривых зубов.

- С Балтики!

- О! Приятно познакомиться. А я представитель второй древнейшей профессии! Какая первая - знаешь?

Не хотелось признаваться, но Сева не знал.

- Первая - проституция, а вторая - журналистика! - победно пояснил Губан.

- Ну и что из этого следует?

- А следует, что балтиец должен меня сегодня угостить коньяком вот, - он вытащил из наружного кармана пиджака скомканную газету, - вышла моя статья в "Москоу ньюс".

- У меня денег как раз, чтобы заплатить за кофе.

- Тогда, как журналист, хочу знать, что ты, балтиец, без денег трешься здесь, в Москве.

- Мое дело.

- Ищешь удачи в столице?

- Я работаю на киностудии.

- Ну понятно. Ты - будущий кинорежиссер. Непонятый вгиком гений. Да тут все, - он обвел рукой зал, - или гениальные писатели, или гениальные режиссеры, или гениальные художники. Даже гениальные скульпторы попадаются! И один известный - Неизвестный!

- Не на понтярщика попал, - оборвал поток Сева.

- О! Тогда давай знакомиться - Костя Блинов.

- Сева Мокшин. - Он без энтузиазма протянул руку.

- Ну, а на бутылку в честь моей премьеры мы с тобой все-таки найдем! заверил Костя Губан и поздоровался с кем-то из вошедших в зал.

- Это - Светлов! Не может жить без "Националя", каждый день сюда ходит. Знаешь "Каховку"? - пояснил Губан.

- Я и "Гренаду" знаю. А что он сейчас пишет?

- Ничего. Программу для Утесова.

- Губан, иди сюда! - окликнула Костю яркая девица, вышедшая из такси. Тот вразвалочку подошел, перебросился с девицей парой слов и вернулся к Севе, стоявшему на углу у телеграфа, с двумя бутылками портвейна и кульком конфет.

- Презент от мадам Дюпон.

- От кого?

- От мадам Дюпон из Марьиной Рощи. Так зовут эту центровую девочку.

- А почему она тебе все это отдала? - поразился Сева.

- Этим ее угостили сверх гонорара - за отличное обслуживание. А на работе она не пьет, - хохотнул Губан, - по причине рвоты от сладостей и вина! Так что свет не без добрых людей!

- Часто тебя так выручают?

- Успокойся, я - не сутенер.

Они брели мимо ночных стен Даниловского монастыря, и Губан вещал, отхлебывая из горлышка портвейн.

Иногда он вспоминал о Севе, протягивал ему бутылку и тот, морщась, делал глоток, чтобы не обижать собеседника.

- Здесь помещался "Даниловский детский приемник" - страх всех довоенных пацанов. Заведение с тюремным режимом. Если тебя приводили в милицию за что-нибудь, ну, скажем, за хулиганство, и говорили "отправим в Даниловский", значит, детство отвернулось от тебя!

- Красиво травишь, - перебил недоверчиво Сева, - ты что, здесь побывал?

Губан смерил его презрительным взглядом.

- Я побывал тут по другой причине, - он хлопнул рукой по стене, здесь было отделение "детей врагов народа". Я бежал отсюда.

- Расскажи какому-нибудь салаге, - без обиняков перебил Сева.

- Я что, лажаю? - разогретый портвейном Губан прижал его к стене и, плюясь, выстреливал фразы.

- Мой отец был чекистом. Его взяли как врага. Мать - отправили в ссылку. А меня - сюда! И я бежал отсюда! Бежал! К тетке! Бежал! Понял?

Задохнувшись, он остановил поток откровений и попытался продышаться. Глаза слезились.

- А за что взяли отца?

- Расстреливал мало... а может быть, много! Как приказывали, так и делал. - Он швырнул бутылку портвейна, как гранату, она разбилась о выступ стены, оставив кровавое пятно.

Хлопушка "Цена человека".

Съемочная камера видит лицо героя.

Героиня картины "Цена человека" Элла пока что - к камере спиной.

- Коля! Ты должен прийти и все рассказать в милиции! Все, как было! Ты же мне рассказал - и я поверила! Расскажи там. Там тоже люди!

Во время этой тирады лицо героя мрачнеет. Причем смена состояния происходит - от равнодушия к неприязни - весьма достоверно и заразительно.

Снова хлопушка "Цена человека".

- Где люди? - враждебно отстранил героиню от себя герой Коля, - в милиции?

- Да. В милиции. Пока ты сидел, многое изменилось.

- Откуда тебе знать?

- Я хожу на работу, хожу по улицам... Вижу, что происходит вокруг!

- Стоп! - Герой Коля повернулся на крик режиссера.

Ефим Давыдович был в ударе. Забыв про боржом, он кричал:

- Убеждай его, убеждай, а не жалей, не себя! Его! Его! Его! Мотор!

Героиня картины Элла с красными, мутными от слез глазами снова толкала в грудь партнера в телогрейке:

- Иди, иди, сознайся! Да, да... посадят! Я - буду ждать! Буду!

- Еще раз - без остановки! - орал режиссер и, казалось, плакал вместе с актрисой.

Сева неотрывно наблюдал это эмоциональное действо.

- Стоп! Съемка окончена. - Ефим Давыдович отшвырнул микрофон, и Сева поймал его на лету.

- Ты сейчас куда? - вопрос мэтра был обращен к ассистенту.

- В "Националь", - ответил Сева, удивленный вопросом.

- Поедешь со мной к Бороде. Бывал у Бороды?

Вопрос был напрасным - у Бороды Сева, конечно, не бывал. У Бороды (так звали завсегдатаи ресторан ВТО из-за роскошной бороды метрдотеля) бывал весь цвет артистической Москвы. Входили по пропускам - не то что в "Нац", куда мог попасть каждый, в том числе и "художественная" шобла.

- Ты это заслужил.

- Чем?

- Я знаю чем. Я вижу все на съемке. Ты телогрейку обработал и даже надорвал. Хотя это не твое дело. Значит, следишь за кадром. Значит, заслужил осетрину по-монастырски...

Мрачный Пушкин стоял на постаменте как раз против окна ресторана ВТО, где...

Мэтр с упоением поглощал осетрину.

Сева пока что только разглядывал свою порцию, покрытую мельхиоровым колпаком, и косил взглядом в меню.

- А здесь обозначено: осетрина по-московски, а не по-монастырски...

- Никакой разницы, просто антирелигиозное переименование. - Давыдович выскребал остатки картошки в сметане и, облизнув вилку, спросил:

- Нравится профессия режиссера?

- Да.

- Чем? Можно ходить к Бороде? Общаться со знаменитыми людьми? И деньги хорошие со временем зашибать? А?

- Не только...

- Уже честно, это хорошо. Чем еще?

Сева напрягся - это было похоже на экзамен, только ответственней: нельзя встать и уйти, не ответив. Вылетишь с работы, которая уже нравилась.

- Можно разговаривать через кино с людьми о том, что у тебя болит.

- Ну и что же у тебя болит? - не унимался Ефим Давыдович.

- Неправда.

- Какая?

- Говорят одно, а делается - другое... не по совести...

- Понятно. Как писал Шекспир: "Опасна власть, когда с ней совесть в ссоре". Что именно?

- Ну, например, отстранение маршала Жукова, например...