Леонид Марягин - Экран наизнанку

- Я не Павлик Морозов! - резко возразил Ленька.

- Ишь ты. Как заговорил! А ведь год назад писал про него сочинение...

Штатский открыл свой блокнотик и зачитал:

- "Вера в справедливость Советской власти толкнула Павлика на разрыв с отцом-подкулачником и дала ему возможность совершить подвиг - разоблачить заговор против колхоза". Твои писания.

- Это... так... сочинение. Писалось для отметки, - только и смог ответить Ленька.

- Значит, для отметки - одно, а в деле - другое?

Ленька молчал.

- Значит, с двойным дном растет человек? - не унимался штатский.

- Вам что, Звонилкин обо мне доложил? - вслух предположил парнишка.

- Ты здесь вопросы не задавай, а отвечай, - рыкнул на него участковый.

Штатский жестом остановил его.

- Да. Ваш учитель верно понимает свой долг.

- Я никому не должен, - выдавил парнишка.

- Если надо будет, мы твои долги найдем! - вмешался Гальян. - В восьмую казарму ходишь? С Костей Коноваловым дружишь?

Штатский опять жестом прервал участкового.

- Что же ты, - обратился он к Леньке, - дружишь с рецидивистом, с матерым уголовником, помогать нам не хочешь и собираешься еще и в институт поступать? Ты прикинь к носу: нужны ли нам такие... Обмозгуй все. Соображения в тебе достаточно. И позвони вот по этому телефону...

Штатский протянул вырванный из блокнота листок.

Ленька сидел у дровяных завалов так близко к линии железной дороги, что пролетающий мимо поезд дыбил его волосы. Стучали рельсы под колесами, скрипели буксы, лязгали буфера - паренек не слышал их. Он пытался услышать себя.

Парадная тисненая обложка "Книги о вкусной и здоровой пище" открылась - и цветная реклама "Жигулевского" и "Рижского" пива с зеленым горошком заполнила взор. Под рекламой красовалась надпись: "Пиво - жидкий хлеб".

Стеклянные банки, красиво расставленные, с жестяными крышками и яркими этикетками приманивали. Подпись убеждала: "Повидло и джем - полезны всем".

Стол на цветной рекламе ломился от яств - поросенок, шампанское, коньяки, балыки в хрустале - и над всем этим великолепием призыв: "Брось кубышку, заведи сберкнижку".

Красная и черная икра в открытых банках сочилась свежестью и манила. Бутерброды были приготовлены так, что хлеба за икрой не замечалось. И все это значило: "В наш век все дороги ведут к коммунизму!" (В. Молотов).

Ленькин отец долбил клавиши "Ремингтона", еле умещавшегося на тумбочке, затем вытащил напечатанный лист из каретки и положил его на стол, поскольку иного места не было.

Хлопнула дверь - отец обернулся, приветливо кивнул, заправил чистый лист в машинку и снова принялся долбить.

Ленька подошел к отцу, стал рядом.

Отец прекратил работу и посмотрел на сына снизу вверх.

- Я уеду, - сказал Ленька.

- И правильно, - вглядевшись в сыновние глаза, поддержал отец. - Я уже связался с Гутченко. Он, конечно...

- Только не провожайте меня, - прервал сын, - ни ты... ни мать.

На рассвете, крадучись, он нес чемодан вдоль железнодорожной линии. Мимо казарм, клуба, сараев... Забрался на пустынный перрон станции со стороны входного семафора. Фонари еще не выключили, и световые круги ровным рядом уходили вдаль.

Он поставил чемодан у ног и, засунув руки поглубже в карманы синего прорезиненного плаща, приготовился к ожиданию скорого.

Мать Риты в этот утренний час боролась со сном, с привычного места за стойкой оглядывая зал, - единственный посетитель спал, уронив голову на грудь. Буфетчица поднялась, забрала со стола спящего пустой графинчик чтобы не разбил - и, возвращаясь, увидела за окном Леньку рядом с чемоданом.

Перронный репродуктор щелкнул и захрипел.

Ленька задрал голову на эти звуки.

- Поезд "Горький-Москва" прибывает через три минуты, - сообщила дикторша.

- Уезжаешь? - Перед ним в замызганном распахнутом халате стояла мать Риты.

- Да, - он торопился в объяснениях, как вор, пойманный с поличным, - я Рите письмо написал. Наверное, сегодня получит...

- А времени дойти до нее не было? - Мать спрашивала резко и зло.

- Так... Не получилось...

Она поглядела на объемистый фибровый чемодан.

- Куда едешь?

- Отдыхать. На юг, - опять соврал Ленька. - Я скоро вернусь....

- Вернешься? Ой ли! - криво усмехнулась мать Риты.

Он не смел поднять глаз.

- Говорила я Ритке, - мать погрозила ему пальцем, - не связывайся с этим... козлом, ничего у тебя с ним путного не будет - бросит он тебя... И плаксиво передразнила: - А она: люблю, люблю...

Мать подошла на шаг ближе и дохнула ему в лицо запахом стойкого перегара:

- Катись ты к ядрене фене! Кому ты нужен!

Плюнула Леньке под ноги и ушла.

Загудел подходивший дизель. Ленька, глядя вслед Ритиной матери, не сразу нащупал ручку чемодана, чтобы взять его на изготовку.

- Скорый поезд на Москву отправляется, - звучало из репродуктора, а Ленька еще стоял на перроне.

Но вот двинулись шпалы, исчезая под колесами дизеля. Мелькнул на обочине километровый столб с табличкой "101". И полетела навстречу дорога, бесконечная дорога.

Здравствуй, cтолица!

(Кинодрама)

Здравствуй, столица,

Здравствуй, Москва,

Здравствуй, московское небо!

В сердце у каждого эти слова,

Как далеко бы он ни был...

Слова бодрой, зажигательной песни звучат в темноте и исчезают в предрассветной мгле подмосковного пейзажа.

По узким мосткам через речку - такие зовут лавами, их сооружают на лето, после того как сойдет лед, чтобы удобнее было обывателям перемещаться из городских районов в дачные места, - по узким лавам идет парень в кепочке-восьмиклинке, ведя рядом шуршащий приспущенными шинами велосипед.

Из прибрежных кустов за велосипедистом наблюдают четыре глаза.

- За нашим пошел, сучара! - шепчет из-за кустов Булка.

- Булка, заткнись, - обрывает Вова Новый.

Мостки опустели - велосипедист скрылся в зарослях противоположного берега. Только качнулись ветки орешника - и был таков.

- Сейчас он похиляет обратно, и я его запорю, - шепчет Булка в своем укрытии.

- Перебьешся. - Вова Новый, останавливая напарника, приподнимает пятерню. - Без мокрухи. Он просто - потонет.

- Как? Он же плавать умеет...

- Тут не поплывешь - тут по пояс всего.

- А как же? - не унимается Булка.

- Покнокаешь... - Вова Новый пошевелил ветку - с нее ссыпался град капель.

И тотчас на противоположном берегу так же зашевелилась ветка.

- Чего теперь? - спросил Булка.

- Там верзила. Он знает чего. - Вова Новый, не отрываясь, наблюдал за мостками.

- Зря ты наших никого на это дело не позвал. Мы бы этому сучаре устроили. Это надо же - у своих ворованное красть, - не переставал причитать Булка.

- Булка, последний раз говорю: умолкни, - прохрипел Вова Новый, вывернув губы, отчего лицо его стало брезгливым.

На мостках у противоположного берега появился парень в восьмиклинке, ведя теперь уже навьюченный велосипед: два внушительных мешка на раме и один на багажнике.