Леонид Словин - Хозяин берега

Бала со смехом заметил:

— А откуда вы знаете, как раньше-то было?

Алиев не успел ответить, потому что заметил меня в дверях, махнул на своих оппонентов рукой и сказал мне сочувствующе:

— Ох, тяжело вам будет, Игорь Николаевич, с таким штатом работать… Люди уже в автобусах целуются — а им „ну и что!“.

Может, целомудрие Цаххана особенно оскорблялось тем, что молодые люди целовались не в обычном рейсовом автобусе, а в бывшем похоронном?

— Вам звонили… — доложила Гезель. — Жена. Потом из обкома. Еще прокурор бассейна. Он уже второй раз звонит. Я сказала, что вы скоро будете.

Я пожалел, что звонок из обкома меня не застал. Там не любили, когда нужного человека не оказывалось на месте. И никогда не звонили зря. Прокурору бассейна я еще мог что-то объяснить, как, впрочем, и жене.

— Есть чай. — Гезель включила свет, было уже сумрачно. Я внимательно посмотрел на нее. Под моим взглядом Гезель не прошла, скорее, проплыла к двери, обтекаемая, невесомая в ватной полноте кокона. Было ясно, что очень скоро я лишусь одного из самых надежных своих помощников. — Прокурор бассейна в принципе одобрил закрытие установки…

— Точно, — Бала кивнул.

Внизу послышался шум машины. Мы вышли на балкон. Приехал начальник милиции. Потому, как он поднял глаза на окна, я понял, что он зайдет в прокуратуру.

Так и было.

В коридоре послышались шаги.

— Это Эдуард Гусейнович, — предупредил Бала.

Он удивительно робел перед ним. Для меня же Эдик Агаев по-прежнему оставался одним из парней моего детства. Эдик куда-то собирался — на нем был новый, с иголочки, костюм из какой-то блестящей, не виданной мною доселе ткани.

— Сувалдин не проявил достаточной распорядительности. В сажевый комбинат полез, а у себя под носом не заметил…

— В конфликте с Кудреватых Агаев безоговорочно поддержал местное начальство.

— Кто мог это сделать?

— Трудно сказать. Мог и кто-то из работавших раньше в заповеднике. Как администратор Сувалдин — пустое место… Ему качкалдаки дороже людей. Чуть что — „уволить“! Я приказал проверить всех, кто был обижен директором. Таких там несколько.

Вслед за Агаевым в кабинете появился Бураков. Он был как-то особенно пузат и спокоен.

— Я позвонил на тот берег… — начал он. — Они допросят команду парома — может, кто-нибудь что-то знает. Обойдут каюты, трюм — мог остаться запах карбида или сам химикат.

— Он достал платок, тщательно продул нос. — Когда паром вернется, произведем повторный осмотр.

Бураков был, несомненно, профессионалом в своем деле, хотя я по-прежнему считал, что чиновничьи игры — не занятие для людей медвежьей породы. Они здоровеют от мешков с цементом, которые шутя снимают с машины и кладут на транспортер, а от невесомых, покрытых каракулями бумажных страниц у них повышается давление и барахлит сердце, которое они стайной тоской по прошлому именуют мотором. Я слышал отдышку, которую Бураков тщательно маскировал, и вспомнил, как однажды видел стопку книг, купленных Бураковым. Все были издания Академии наук в тяжелых дорогих переплетах — Светойий, Эразм Роттердамский, Платон… „Пойду на пенсию — буду читать…“ — пояснил заместитель Агаева, убирая литературу в сейф.

— Несколько человек я послал на пристань, — продолжал Бураков. — Там постоянно люди с того берега. Могли быть в курсе — видели что-то либо слышали. Я думаю — это дело несовершеннолетних. У них это вроде лабораторных занятий… Опыты!

Я не стал его разочаровывать: „Лабораторный опыт отличается тем, что за ним нужно наблюдать! А что увидишь за бортом парома! Ночью!..“

Милиция всегда преуменьшает степень преступления, пока не удается найти виновных, когда же преступники попадают ей в руки — важность и общественный резонанс сразу же на порядок возрастают.

Гезель ушла. Один за другим поднялись Цаххан Алиев и Бураков. Агаев все сидел, время от времени поправляя острую стрелку на брюках. Ожидал ли он, что я проявлю интерес к его экипировке?

Наконец поднялся и он.

— Готовится большая общесетевая операция на море. Дату сообщат в последнюю минуту в запечатанном конверте…

— Вот как? — Предупрежденный Сувалдиным, я не проявил особого любопытства.

— …Будут задействованы водоохранные суда, вертолеты. Весь личный состав… Удар нанесем крепкий и неожиданный.

— В ближайшие дни?

— Я думаю, недели через полторы…

„Начальство успеет отыграть торжества…“ — подумал я.

— А план операции?

— Мне как раз и надо сегодня согласовать его с генералом Эминовым…

Я взглянул за окно, было совсем темно.

— Эминов пригласил к себе. Вместе с Лорой. Лорка и его жена какие-то там родственницы…

Он объяснил свое появление в парадном костюме и заодно предостерег.

-..И еще. Меня пару-тройку дней не будет. Поеду по участку… Так что — связь с Бураковым… — Он простился, не подав руки.

Пятиэтажный, хрущевской застройки, дом стоял в самой глубине двора. Я поднялся по незнакомой, плохо освещенной лестнице. Дверь была не заперта. Меня ждали. В крохотную прихожую падал свет, проникавший сквозь короткое колено узкого коридорчика.

Анна вышла навстречу, загородив свет. Я не видел лица, висок ее оказался рядом с моими губами, я поцеловал его вместе с жесткой прядкой волос, а моя рука невольно ощутила сильную упругую грудь, закрытую тяжелой гладкой материей. Анна подняла голову, с минуту, а может, всего секунду мы стояли, прижавшись друг к другу, дрожа, — покорные, даже печальные перед стихией, которая нами теперь распоряжалась.

Нас закружило. Не разъединяясь, не говоря ни слова, не разнимая рук, мы вошли в комнату. Против двери стояла тахта; не отпуская друг друга, мы лихорадочно-быстро стали раздеваться. Я ощутил под ногами мягкий туркменский ковер. Свет погас.

— Милый-милый-милый… — вполголоса бессвязно повторяла Анна.

Потом мы лежали молча, мысленно прогнозируя возможные последствия происшедшего.

Никогда в жизни у меня не было коротких связей. Я всегда принадлежал человеку, с каким делил ложе, и чувствовал себя виноватым перед женщинами, с которыми раньше был близок.

Оказали ли на это влияние позднее созревание или полная сексуальная непросвещенность моего поколения? Что мы знали? Рассказы о шпанских мушках, которых никто никогда не видел, но которые якобы всесильно облегчали, если подложить их в еду или питье. Долгое время над моим сознанием, как и у других десяти — двенадцатилетних пацанов, висела страшная угроза „склещивания“ — соединения „намертво“ с девочкой во время близости. Впереди маячила полная безвыходность, поскольку разъединиться в таких случаях можно было единственно только с помощью ванны и парного молока. Но если с ванной еще все в общем был о ясно, то полностью непонятно — как бы мы попали в нее и как достали необходимое количество молока…