Ирвин Уоллес - Семь минут

Барретт рассмеялся вместе с остальными. Он с радостью заметил, что сенатор тоже улыбнулся.

Потом патрицианское лицо Бейнбриджа посерьезнело.

— Я воспитывался в семье в Новой Англии. Нас было пятеро. Мой отец добился успеха своим трудом. Волевой и честный, он при этом был догматиком и большим самодуром. Мать мало чем отличалась от робкой служанки; две младшие сестры страшно боялись отца, беспрекословно выполняли все его желания и росли ужасно забитыми. На меня, наследника, отец смотрел, как на простое продолжение рода и самого себя. Он считал, что я родился только для того, чтобы помогать ему в деле и унаследовать семейное предприятие.

Моя учеба на юридическом факультете была попросту средством придать мне деловую и общественную ценность. Личностью я не был, но, прежде чем отец и его дело целиком поглотили меня, предпринял последнюю попытку выяснить, кто я таков и кем мне суждено быть. Мне пришлось проявить недюжинную смелость, чтобы потребовать у отца на год отпустить меня за границу. Я умолял его и обещал вести себя хорошо, поэтому он отпустил меня на год в Европу и дал денег. Так в тысяча девятьсот тридцать четвертом году я отправился на поиски своего «я». Путь мой лежал в Париж, откуда всегда начинаются подобные изыскания.

Я должен был доказать себе, что не только являюсь настоящим мужчиной, но и обладаю собственной индивидуальностью. До тех пор я не был мужчиной ни в широком, ни в узком смысле слова. Свободы я боялся не меньше секса. Я был импотентом и в творческом плане, и в половом. Я хотел писать и не мог. Я хотел любить, но был не в состоянии делать и это. Я хотел быть человеком со своим характером и прошлым, а не примечанием к жизнеописанию своего отца.

Первые месяцы в Париже я был беспомощным, вялым, растерянным. Я ничего не делал, ни к чему не стремился, ничего не получал. В таком состоянии я и пребывал, когда познакомился с молодой американкой, художницей, которая тоже приехала в Париж искать себя и свободу. Только она обрела их, в отличие от меня. Это была Касси Макгро. Мы полюбили друг друга. Я так никогда и не узнал, что она нашла во мне. Так или иначе, Касси полюбила и раскрепостила меня.

Я воспел Касси и нашу любовь в «Семи минутах». Пока я писал книгу, годичный срок пребывания за границей истек, и я принялся выпрашивать у отца отсрочку. Он перестал посылать деньги, и тогда мать с сестрами начали тайно поддерживать меня за счет своих довольствий. Кристиан Леру был не прав, когда сказал, что я написал книгу за три недели. Первый вариант я писал три месяца и еще три месяца редактировал и переписывал. Я не написал «Семь минут», как Клеланд «Фанни Хилл», чтобы выйти из долговой тюрьмы. Я получал достаточно денег от своей семьи.

Что касается самой книги, то все в ней основано на нашем совместном с Касси опыте. В ней нет осознанной аллегории. Я писал ее как натуралистическую повесть, отчасти навеянную творчеством двух писателей: Д. Г. Лоуренса и Джеймса Джойса.

Во-первых, возникла проблема языка. Лоуренс советовал: «Слова, которые шокируют попервоначалу, со временем перестают казаться грубыми. Думаете, потому, что сознание развращается благодаря их употреблению? Ни капельки. Просто слова шокируют глаз, а не сознание. Безмозглые люди могут всю жизнь прожить в состоянии шока, но я говорю не о них. Умные же люди, которых поначалу шокируют эти слова, сбрасывают с себя оковы. В этом все дело! Сегодня мы, как человеческие существа, давно перешагнули границы табу, унаследованные нашей культурой».

Потом нужно было преодолеть предубеждение против открытого описания различных сексуальных действий. И вновь Касси вместе с Лоуренсом указали мне выход. «Я хочу, чтобы мысли мужчин и женщин о сексе были всеобъемлющи, честны и чисты. Пусть мы не можем быть совершенно свободными в действиях, давайте хоть думать о сексе четко и ясно. Молодая девушка или юноша являет собой клубок мучительных противоречий, котел сексуальных переживаний и мыслей, который могут распутать только годы. Долгие годы честных взглядов на секс и годы борьбы за свободу секса приведут нас наконец к тому, к чему мы стремимся, — к настоящему целомудрию, когда половой акт и сексуальная мысль обретут гармонию».

Меня вдохновили эти слова. Я отбросил обиняки и прозрачные намеки, отказался от сносок и примечаний и написал правду. Перед тем как приступить к работе, я внимательно перечитал главу седьмую Песни Песней Соломона. Помните: «Округление бедер твоих как ожерелье, дело рук искусного художника; живот твой — круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое — ворох пшеницы, обставленный лилиями; два сосца твои, как два козленка, двойни серны». «Я принадлежу другу моему, и ко мне обращено желание его». «Поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблони; там я окажу ласки мои тебе».

«Семь минут» были опубликованы. Я сохранял анонимность и отказывался встречаться с издателем, потому что еще не был готов сообщить отцу и семье о том, что сделал. Я хотел немного подождать и посмотреть, будет ли «Семь минут» пользоваться успехом и смогу ли я стать профессиональным писателем. Из-за маленького тиража и цензуры книга принесла совсем мало денег, однако разговоры о «Семи минутах», которые я слышал в кафе, письма, которые получал от иностранных студентов и туристов, подталкивали меня к новым работам. Сначала я не отказался от книги, но позже захотел, чтобы месье Леру и другие поверили, что я отрекся от «Семи минут». Постепенно эта сказка стала известна всем.

Наконец пришло время принимать решение. Касси была беременна, я планировал писать другие книги. Я вернулся в Коннектикут, чтобы откровенно поговорить с отцом, но он серьезно заболел. Мать была на грани нервного срыва, а сестры жили в постоянном страхе — так огромна была их зависимость от него. Он черпал силы от Бога, к которому обратился на склоне лет, и опять стал католиком. Тогда-то я и узнал, что церковь интересуется Дж Дж Джадвеем и что книга Джадвея, моя тайная книга, будет занесена в список. Я понял, что ни отец, ни мать, ни сестры не перенесут этого последнего удара. Опасаясь за жизнь отца, я решил навсегда убрать с лица земли Джадвея, чтобы никто никогда не мог узнать, кто скрывается под его именем, чтобы мои родители не умерли от стыда.

Я сразу же написал в Париж Касси и Шону О'Фланагану, дал им подробные указания и послал деньги. Они поверили в мои благие намерения, в то, что я уничтожаю Джадвея, чтобы продолжить писать под другим именем. Я придумал Джадвею несносный характер, угрызения совести, самоубийство — короче, все самое ужасное, что могло прийти в голову, лишь бы следователи из церкви, архиепископ Парижский, Леру, отец Сарфатти и другие были удовлетворены и перестали задавать вопросы. Когда отец Сарфатти попытался дозвониться до меня, ему позвонил Шон О'Фланаган и сыграл роль Джадвея. Письмо отцу Сарфатти написала Касси Макгро, но текст подготовил я. Шон О'Фланаган поехал с Касси в Венецию и сыграл роль Джадвея на костюмированном балу. Это он отвечал на вопросы представителя Ватикана в герцогском дворце. Что касается телефонных бесед между Джадвеем и Леру, то за меня разговаривал Шон. Я прислал ему подробнейшие указания, что говорить. В это время я находился в Соединенных Штатах, и разговоры имели место после издания книги. Леру точно изложил их содержание, но неправильно назвал дату. Он заявил со свидетельского места, что они состоялись раньше, чем на самом деле. То ли он и впрямь забыл, то ли набивал себе цену в глазах обвинения.