Ирвин Уоллес - Семь минут

— Не забуду.

Майк Барретт остановил машину перед красивым зданием, построенным в испанском стиле, но не стал выключать мотор. Он хотел выйти, чтобы проводить Фей до двери, но она остановила его, спросив:

— Майк, ты думал над предложением отца отказаться от защиты «Семи минут»?

— Я сам не знаю, что думать. Скорее всего, я не стану рисковать предложением твоего отца. С годами у меня поубавилось храбрости. К тому же я не хотел бы лишиться возможности обеспечить тебе такую жизнь, к какой ты привыкла.

— Но ты не отказал Сэнфорду и собираешься прочитать книгу.

— Верно, дорогая, — кивнул он. — Но только потому, что не хочу постареть и растолстеть, и чтобы меня всю жизнь глодали романтические сожаления о чем-то важном, не сделанном однажды. Один мудрец давным-давно сказал: нет на свете ничего глупее сожаления. Я хочу поставить все точки над «i», чтобы без угрызений совести присоединиться в понедельник утром к команде твоего отца.

— Забавно, — рассмеялся Фей, но улыбка тут же исчезла. — Нет, серьезно, Майк…

— Если хочешь, можно и серьезно. Боюсь, выбор у меня невелик, но тем не менее я сохранил толику совести, разбуженной в молодости Кларенсом Дарроу. [7] Американский юрист и писатель. И она требует от меня объяснения некоторых поступков. Пусть она ничтожна и не задает много вопросов, но она есть. Перед тем как отказать завтра Сэнфорду, перед тем как поставить крест на книге, по-моему, необходимо дать ей возможность высказаться самой, необходимо беспристрастно во всем разобраться. Эта маленькая толика совести успокоится, если я предоставлю обвиняемому все возможности для зашиты. Сегодня ночью я прочту «Семь минут» с единственной целью: установить, непристойна ли она. Приму окончательное решение по этому вопросу, и только после этого с чистой совестью завтра откажу Филу Сэнфорду.

— А если ты прочтешь и решишь, что это не просто порнография?

— Я такого не допущу. — Майк улыбнулся. — Если это все же произойдет, мне придется вступить в борьбу с этой толикой совести и попытаться заставить ее замолчать.

Он вылез, быстро обошел машину и помог Фей выйти. Она взяла его руку, и они молча направились к солидной дубовой двери. Фей нашла ключ и приоткрыла дверь, но потом опять закрыла и повернулась к Барретту.

— Майк, я уверена, что ты не натворишь никаких глупостей. Но если… если по какой-то совершенно непонятной причине тебе не удастся избавиться от чувства вины за то, что ты отказался помочь Сэнфорду, если ты поймешь, что терпишь поражение со своей совестью, тогда знай, что я на твоей стороне. — Она обняла Барретта и положила голову ему на грудь. — Я смогу заставить отца сделать все, что угодно. Если придется, я заставлю его держать для тебя пост вице-президента свободным, пока ты не закончишь свой процесс.

Барретт поцеловал Фей и почувствовал вожделение. Он быстро высвободился из ее объятий и прошептал:

— Спасибо, дорогая.

Потом повернул Фей к двери и легонько подтолкнул.

Когда дверь за ней закрылась и Барретт остался один, он неторопливо посмотрел на ночное синее небо, освещенное мириадами звезд, сверкающих, как драгоценные камни, и похожих на призмы из горного хрусталя в какой-то драгоценной люстре. Где-то там, наверху, рождалась совесть. Ее путешествие вниз, туда, где жили люди, было трудным, и совесть снисходила на землю слабой и хрупкой. Защитная броня после путешествия становилась очень хлипкой, и казалось чудом, что на земле совесть все-таки продолжала жить.

Этим вечером Барретта удивило то, что жалкие остатки совести донимали его ничуть не меньше, чем возвышенное и куда более постыдное честолюбие. И что еще поразительнее, он подчинился ее тоненькому голоску.

Он пообещал дать книге выступить в свою защиту и сейчас должен был выслушать ее речь.

Барретт направился к машине.

Он прочтет эту чертову книгу, чтобы разобраться во всем раз и навсегда.

Электрические часы на прикроватной тумбочке показывали четыре утра.

Откинувшись на две большие подушки, Майк Барретт, в пижаме и байковом халате, перевернул последнюю страницу «Семи минут», дочитал последний абзац и медленно закрыл книгу. Несколько секунд он недоверчиво смотрел на нее, потом неохотно положил на одеяло.

Он был потрясен до глубины души.

Прежде лишь одна книга так действовала на него, но то была не беллетристика. Еще в школе он прочитал «Общее введение в психоанализ» Зигмунда Фрейда. Хотя тогда Майк не понял и половины, у него хватило ума осознать, что книга потрясла его. Раньше-то Барретт верил консервативным современникам Фрейда, считавшим, что в сексе есть нечто постыдное и неприличное. Одним махом, вооружив юношу своей теорией, Фрейд почти освободил Майка от чувства неприятия секса. Тогда он был еще не в состоянии верно оценить прочитанное. Только позже книга Хэйса помогла ему разобраться в причинах его юношеского потрясения. «Общество, которое стыдливо прикрывает ножка пианино, должно прочитать у Фрейда, что невинность детей и чистота женщин, два его самых любимых фетиша, являются чистейшей воды мифом и выдумкой. Эта мысль ошеломляет так же, как атака Дарвина на сад Эдема».

Сейчас, в эти ранние утренние часы, во второй раз в жизни книга смогла пробудить в душе Майка Барретта такие сексуальные переживания.

Он неподвижно полулежал на подушках, пытаясь разобраться в своих чувствах. Главным из них было бьющее через край желание выбежать на улицу и наброситься на первую попавшуюся женщину, но не для того, чтобы утолить страсть или потешить плоть, а чтобы поделиться откровением, попытаться искупить черствость и грубость, с которыми большинство мужчин относилось к женщинам. Он бы рассказал, что прочитал книгу и увидел свет, который открыл истинную душу женщины, ее мысли и сердце. Этот свет мог бы заставить его и других мужчин по-новому взглянуть на противоположный пол. Под лучами этого безжалостного очищающего света личинки стыда и страха, вины и непонимания уползут восвояси в свои доисторические норы и больше не смогут грызть обнаженные нервные окончания отношений между мужчиной и женщиной.

О, как возвышенны были в эту минуту его помыслы и надежды!

Желание поделиться с другими своим открытием возникло, когда Майк уже дочитывал «Семь минут». Состояние евангелического восторга вызвали не стиль, герои или сюжет, а поразительное проникновение автора этой замечательной книги в святая святых, где рождалась человеческая совесть, и безупречная честность в изображении всех сторон эволюции поведения человека.

Майк попытался взять себя в руки и трезво проанализировать свои эмоции. Он только что прочитал обычную книгу, не глубокий научный трактат по психологии человека, а короткую повесть, написанную сердцем, а не разумом. И если рассматривать ее не как единое целое, а по частям, если бы ее можно было разбить на разделы, то в ней не составит труда найти немало ошибок. Конечно, отважные белые охотники за непристойностями нашли бы в ней много дичи: неприличные слова, грубые фразы, целые абзацы, описывающие запретный и кощунственный в их понимании секс. Но как единое целое книга отнюдь не была образчиком порнографии. Она заключала в себе красоту правды, без которой невозможно самопознание.