Даниэль де Труа - Псевдоним(б). В поисках Шекспира

Перед его мысленным взором опять вдруг начали вставать картины недавнего прошлого, которое он изо всех сил стремился забыть.

Все случилось в том же последнем для его сестры Анны 1579 году. Девочка росла под строгим наблюдением няни. Откуда взялась эта еще молодая женщина – а ей на вид не было и тридцати, – никто толком не знал. Ходили слухи, что в юности ее изнасиловали в Арденском лесу, отец-крестьянин прогнал ее, беременную, из дому. Благо все произошло летом, потому девушка выжила и постепенно приспособилась к бродячей жизни, но ребенка потеряла – был выкидыш.

Джон Шакспер оставил ее при детях из жадности: когда в 1571 году у него в доме появился четвертый ребенок, стало ясно – его жена Мэри сама не справится со всеми делами.

К тому же в эти годы у Джона начались трудности с деньгами, и нанять няню было просто не на что. А Патрисии никакой платы за работу не требовалось, она и так была рада крыше над головой да ежедневному столу в доме Шакспера. Уильяму исполнилось семь лет, и за ним уже никакого особого ухода не требовалось, но пятилетний Гилберт и двухлетняя Джоан, не говоря уже о только что родившейся Анне, нуждались в присмотре.

Получается, что Патрисии тогда было лет двадцать. Она зашла на кухню дома Шаксперов, как заходила во все дома, если ее не прогоняли с порога.

У Джона Шакспера еще стоял в ушах крик новорожденной, и он ходил по дому злой: опять девочка, значит, не помощница в деле, а приданое за ней придется давать. Правда, первые две дочери Шаксперов прожили совсем недолго: Джоана умерла почти сразу после рождения, а Маргарита не прожила и двух лет. Но вот Джоане Второй исполнилось уже два года, и она была полной крепкой девочкой. И вот еще одна! Шакспер уже подсчитывал в уме, во что ему обойдется новый ребенок, как вдруг к нему неожиданно пришла кухарка с сообщением о голодной бродяжке.

– Этого еще не хватало! Немедленно гоните ее в шею! – Но пока кухарка, извиняясь и приседая, разворачивалась, чтобы потихоньку уйти, Джон передумал. Вернее, не передумал, а решил не торопиться. – Ладно, пусть подождет пока. Я подойду.

Вечером Шакспер заглянул на кухню посмотреть на приблудшую. Какие-то лохмотья прикрывали высокую грудь, черные вьющиеся волосы давно не чесаны.

– Я подумаю, что с ней делать. Пока посадите ее в лохань, пусть отмоется.

Шакспер еще раз взглянул на девушку, которая в свою очередь почти вызывающе посмотрела на него. У Джона что-то ёкнуло внутри. Он вышел, но, когда через некоторое время проходил мимо кухни и услышал плеск воды, не выдержал и снова вошел внутрь.

– Господин, вам нельзя сюда, – запричитала кухарка, – она раздета. Мужчинам нельзя.

– Я не мужчина, я хозяин, – резко оборвал ее Джон. – Моим детям нужна нянька, и я лично должен удостовериться в ее чистоплотности. И порядочности. Оставьте нас одних.

Кухарка, полная добродушная женщина средних лет, хорошо знавшая крутой нрав хозяина, опустила голову и молча удалилась из каморки, где происходило омовение. Девушка сидела в чане на корточках, обхватив себя руками.

– Как зовут?

– Патрисия. – Голос был низким и немного сиплым.

– Послушай, Патрисия. Если хочешь здесь жить, то должна слушаться меня во всем. Я доверю тебе детей, но мне необходимо сначала самому хорошенько узнать тебя.

Девушка затравленно оглянулась вокруг.

– Да не бойся ты. Можешь уйти, как только захочешь. Выбирай сама.

Патрисия молчала. Да и что она могла сказать? Из чего она могла выбирать: с одной стороны, голод и холод, с другой – относительная сытость и крыша над головой.

– Решай, – настаивал Шакспер. Ответа не последовало. – Хорошо, тогда встань, будем знакомиться.

Патрисии не хотелось выбираться из теплой воды в ледяной воздух каморки, но делать было нечего. Она нехотя поднялась и встала во весь рост. Струйки мыльной воды быстро стекали по ее плотному, несмотря на худобу, телу. Джон невольно залюбовался: девушка инстинктивно прикрылась руками и немного склонилась влево, в результате чего прямо перед его лицом оказался сосок левой груди. Шакспер прикоснулся к нему указательным пальцем. Девушка вздрогнула.

– Не бойся, Патрисия, так всегда бывает, когда знакомятся с девушками, – проговорил он уже чуть сдавленным голосом, слегка сжимая ореол девичьей груди указательным и средним пальцами. – Не бойся, больно не будет.

С этими словами он нагнулся и тронул кончиком языка выступающий между пальцев розовый сосок. Потом отпустил грудь девушки и выпрямился. Сосок на глазах твердел, и это добавило Джону энтузиазма. Теперь он двумя руками начал осторожно поглаживать оба соска. Неожиданно Патрисия слегка застонала. И тут он не выдержал.

Описание этой сцены не имело бы особого смысла, если бы не одно обстоятельство. Как раз в это время семилетний Уильям гулял в саду за домом, и его внимание привлекли странные звуки, доносившиеся из каморки рядом с кухней. Он с интересом приблизился к окошку и осторожно заглянул внутрь…

А Мэри Шакспер, едва пришедшая в себя после родов, на втором этаже грудью кормила новорожденную Анну. Судьбу девочки определили четыре только что упомянутых персонажа, причем роль Мэри была самой пассивной: она родила и вскормила – остальное сделали другие.

Как только Анна вышла из младенческого возраста, в котором в каждом ребенке больше видового, чем индивидуального, тут же выяснилось, что внешность у нее самая ангельская: светлые, слегка вьющиеся волосы, голубые, радостно взирающие на мир глазенки, пухленькие алые губки и тоненький, слегка вздернутый носик. Ну и ручки-ножки – все как положено по пропорциям. И голосок какой-то звонко-бархатный.

Лет с трех, когда у Мэри родился очередной ребенок, этот ангелочек полностью перешел на попечение прочно прижившейся в доме Шакспера Патрисии. А та была с Анной строга. Что поделаешь, обычно без строгости ребенка не воспитаешь. Вернее, воспитаешь, но совсем не таким, каким его хотели бы видеть родители. Но Анна была столь старательна, внимательна и покладиста в исполнении своих детских обязанностей, что серьезно наказывать ее не было никакой необходимости.

Других детей, исключая старшего Шакспера, Патрисия с удовольствием наказывала: иногда отходит мокрым полотенцем, иногда хворостиной пониже спины перетянет, а иногда и плетью где попало огреет. Один раз даже порола Гилберта, когда тому как раз исполнилось девять лет. Конечно, за какой-то проступок, но порка была скорее образцово-показательная. Она собрала всех детей, велела Гилберту раздеться догола и, стоя на коленях, вымаливать себе прощение. Уильям тогда сбежал с экзекуции и рассказал о ней отцу. Но Джон Шакспер только дал ему подзатыльник, сказав, что няня зря не накажет, и велел вернуться на место исполнения приговора.