Владимир Чванов - Соучастие

— Скажите, что будет мне из-за нелепой истории с сыном? Все настроены против меня! Я ни от кого не вижу сочувствия.

Школьникова стала говорить о своей привязанности к нему, о своих переживаниях… И пожалуй, все это было непритворно. Но Арсентьев понимал, что для искренней любви одних слов мало. Он постарался заглушить желание высказать все, что думал о ней. И не потому, что был во власти докладной записки инспектора. И не оттого, что с парнем получилось нескладно. Понял, что Школьникова в первую очередь думала сейчас только о себе, не о сыне. Перехватив ее короткий взгляд, сказал подчеркнуто четко:

— Дело ведет следователь. Я уверен, вы заинтересованы в истине, в точном соблюдении закона. Не правда ли?

Когда она ушла, Арсентьев еще раз прочитал докладную и задумался. Было обидно за парня и за поступки взрослых. Обычно отношения между людьми бывают ровными, разумными. Но в определенных ситуациях они проявляются с особой силой, с потерей чувства меры. Говорят, родительские чувства безграничны. Но бывает родительская любовь, бывает родительская ненависть. Так получилось и у Школьниковых. Наверное, Оксана Артемьевна знала, что Сергей, похожий на отца, которому она отдала свое первое чувство, раздражал Василия Николаевича. А тот не понял, что мальчишке нужна не только материнская ласка, но и мужское воспитание. Разве женитьба на женщине с ребенком не порождает обязанности по отношению к нему? И Оксана Артемьевна не только жена, но и мать. Дав жизнь, не должна же она забывать великий закон материнства — быть матерью. Арсентьев вспомнил вопрос Школьниковой: «Что будет мне?..» И не стал осуждать себя за сухой, резковатый ответ: «Следствие начато. Но в независимости от результатов будут направлены письма о случившемся по месту вашей и вашего мужа работы. Это я гарантирую».

Его огорчила юношеская опрометчивость Сергея. В шестнадцать лет бывает много обид, обоснованных и необоснованных. Но покушаться на жизнь, когда жизни-то по-настоящему еще не было, — непростительное легкомыслие. Конечно, у парня сложились непростые обстоятельства. Но значило ли это, что нужно поступать так?..

В дверь кабинета Арсентьева стучали только посторонние. Он поднял голову и взглянул на часы. Было около восьми.

Не снимая искристую ондатровую шапку, Школьников порывисто подошел к столу. Он был взволнован. Арсентьев вопросительно поднял голову.

— Слушаю вас, — сказал он, закрывая папку с бумагами.

— Мне бы хотелось послушать вас! — атакующим тоном начал Школьников.

— Я не вызывал…

— Я счел полезным для нас обоих прийти самому. Советую, не делайте опрометчивых шагов, — сказал Школьников и многозначительно посмотрел на Арсентьева.

Арсентьев выпрямился в кресле, давая понять, что готов слушать внимательно.

— Что вы знаете о моих шагах? — спросил он, чувствуя, что Школьников пришел неспроста.

— Я знаю, о чем говорю. Вы намерены направить письмо моему руководству о недоразумении с приемным сыном. Не делайте этого.

— Почему же? Речь идет не о недоразумении, а о более серьезных фактах!

— Не усложняйте! Ваше намерение с точки зрения нравственности аморально. Это вторжение в чужую жизнь.

— Но вы же вторглись…

— Молодежь полна эмоций. И это не причина портить жизнь их родителям. Сейчас решается вопрос о моем назначении…

— Тем более! Писать самое время, — сказал Арсентьев.

— Вольному воля! Но, как говорится, долг всегда платежом красен, — зло бросил Школьников.

Арсентьеву удалось справиться с раздражением.

— Уж не намерены ли написать жалобу на меня?

— Это вопрос или просьба? — по-деловому спросил Школьников. — Лично я не сторонник нервотрепки… Я, со своей стороны, гарантирую… Но не беспокойте и мое руководство ненужными письмами. Они производят сильное впечатление, — попытался пошутить он. — Родители оказываются в идиотском положении: воспитанием детей не занимаются, не понимают задач подрастающего поколения, не готовят полноценных граждан страны, растят пьяниц, тунеядцев, — такие ведь у нас формулировки? А кто желает зла своему ребенку? Даже закоренелый преступник не желает вырастить себе подобного.

— Вы с такими письмами знакомы? — серьезно спросил Арсентьев.

— В каком смысле? Впрочем, приходилось обсуждать!

— И что же?

Школьников не уловил подвоха в вопросе.

— Реагировал строго, принципиально!

— Не сомневаюсь! Не себя же, других критиковали, — Арсентьев не смог скрыть некоторой иронии.

Школьников покраснел от досады.

— Вы убедили меня в правильности моего решения. Я напишу на вас куда следует. Вы хозяин лишь в этом кабинете, но есть и другие. Поэтому умерьте свой пыл. Мне искренне жаль вас, — жестко ухмыльнувшись, он поспешно встал и, не попрощавшись, направился к двери.

«Ну и начальник, — с досадой подумал Арсентьев. — Хотя чему удивляться? Должность не всякому прибавляет воспитанности и ума…»

Гурам на Центральном рынке купил охапку роз. В такси подумал: «Не много ли?» Но решил, что лучше больше, чем меньше.

Виктория, приветливо улыбаясь, встретила его в коридоре. Без видимой причины задержала у вешалки и лишь через минуту-две пригласила в комнату. Гурам сразу же почувствовал себя обескураженным. За столом без пиджака сидел Робик. Он был лет на пять старше Гурама и своей хорошей фигурой, умным лицом производил приятное впечатление.

«Какого черта его принесло сюда?» — Гурам был расстроен, но радушной улыбкой скрыл досаду. Справившись с собой, он, широко распахнув руки для объятий, двинулся навстречу. Гурама покоробила манера Робика протягивать ладонь тыльной стороной: дескать, я тебе ее протягиваю, а ты пожимай. Тот и вправду вел себя высокомерно.

«Вот гусь, все барина из себя корчит», — раздраженно подумал Гурам.

— Никак не ждал сегодня этой встречи, — машинально произнес он и тут же пожалел об этой невольно сорвавшейся фразе. Ладонь пожал вполне дружелюбно, крепко, даже прихлопнул сверху своей.

— Почему же? — улыбнулся Робик. — У Виктории дом гостеприимный. — Его большие, слегка навыкате, серые глаза смотрели с неприкрытой иронией. — Садитесь, Гурам. Разделите со мной… как это говорится? Хлеб-соль? Да-да, хлеб-соль.

— Одну минуту! Я кое-что отнесу на кухню. Разные там апельсины-мапельсины.

Робик с подчеркнутым пониманием кивнул.

— Я ехал к тебе не для того, чтобы смотреть на этого надутого индюка. — В глазах Гурама бился упрек.

— Знаешь, я не люблю выговоров, — Виктория сразу уняла его обиженный тон. И уже примиряюще добавила: — Он приехал без звонка, что я могла поделать? Мне и в голову не приходило…

— А я по звонку! С этим считаться надо. У меня свой принцип — не брать то, что навязывают другие.