Геннадий Скубилин - Записки следователя

«От жены», «От губкома партии», «От завода железной дороги…»

Все участники шествия шагали молча, плотно сжав губы. Вдова Белоусова Аня через силу переставляла ноги. Ее поддерживали под руки с одной стороны — сестра Тоня, с другой — мать. Головы женщин покрывали заиндевевшие от дыхания черные платки.

Тихон не знал ни жену Белоусова, ни двух других женщин, но догадался, кто это может быть. Муровец шел по тротуару в стороне от процессии. Продрогшее на морозе солнце светило тускло и холодно. Столицын забыл надеть перчатки и теперь грел руки в карманах пальто. На душе у него было тоскливо.

За поворотом на вторую улицу оркестр умолк, чтобы передохнуть. Наступило тяжелое безмолвие, нарушаемое лишь шумом шагов участников процессии и натужным рычанием мотора автомашины, ехавшей на первой скорости.

Тихон через головы людей, столпившихся вдоль мостовой, видел гроб с телом покойного, обтянутый красным бархатом с черной траурной каймой. Столицын теперь отчетливо увидел жену Белоусова. Ослабевшая от горя вдова, казалось, не понимала, что происходит вокруг нее. Вслед за нею шли провожающие со скорбно склоненными головами, мужчины держали шапки в руках.

На тротуарах вдоль мостовых стояли люди, словно выстраиваясь в одну, общую шеренгу.

По распоряжению губкома в четыре часа дня прозвучали траурные гудки трех крупных заводов, и на минуту остановились на предприятиях все работы.

Тихон знал, что в эти часы там, в Москве, товарищи из уголовного розыска хоронят его лучшего друга Николая Кривоносова, так же, как и Белоусов, безвременно погибшего от бандитской пули, и на душе у него стало еще тяжелее…

У кладбищенских ворот гроб сняли с кузова автомашины и подняли на плечи верные друзья Белоусова: Савелий Бугров, неизвестный крупнолицый мужчина со светлыми редкими волосами, приехавший, как говорили, из Москвы, Рябов и Петухов.

Гроб установили у края могилы. Замер торжественно выстроенный военный караул с винтовками в руках.

На большой дощатый помост поднялся Бугров. Рядом встали с ним Рябов, светловолосый москвич и худощавый юноша. Вцепившись руками в борта матросского бушлата, Бугров дрожащим от волнения голосом начал траурную речь.

— Мы сегодня в глубокой скорби. Нет слов, чтобы передать нашу печаль. Бандитская пуля вырвала из наших рядов замечательного сына русского народа, пламенного революционера, Максима Андреевича Белоусова. Змеиное отродье подняло руку на самое для нас дорогое. Отняло жизнь у человека, который всего себя без остатка отдал народу, революции, преобразующей жизнь пролетариата. Осталась вдовой его жена, близкий ему друг, помощница — Анна Ефимовна. Но мы не забудем ее, окружим теплом и вниманием. Не предадим и память о Максиме Белоусове, человеке большого и доброго сердца, своем боевом друге, члене партии большевиков с 1915 года. Сын богатого врача, он, окончив гимназию и поступив в университет, смело вступил на путь борьбы с темнотой, бесправием, угнетением, всем тем, что несло царское самодержавие простому народу. Порвав связь с родителями, не разделявшими его убеждения, он все свои духовные силы, всю свою энергию, светлый, большой ум отдал делу свержения царизма, уничтожения эксплуатации человека человеком. Ни тюрьмы, ни ссылки не могли сломить его кипучую волю, энергию, преданность делу коммунизма. Впервые его, студента Петербургского университета, за участие в революционном движении заточили в Петропавловскую крепость в девятнадцать лет. Затем он был сослан в Сибирь. Вернувшись из ссылки, он снова с головой ушел в подпольную работу большевистского комитета Окска, куда направил его сам Владимир Ильич Ленин. Белоусовым, как членом Военно-революционного комитета, летом прошлого года была проделана огромная работа по созданию и обучению отрядов красногвардейцев. В дни захвата власти в городе он возглавлял решающие участки вооруженного восстания. После установления Советской власти на первом заседании ВРК ему было поручено создание рабоче-крестьянской милиции. И с этим заданием партии он успешно справился. Работая, не щадя себя, он смог за короткое время организовать, укомплектовать губмилицию, пресечь десятки бандитских налетов на государственные учреждения, задержать и отдать под суд более трехсот бандитов. И вот такой человек погиб от рук негодяев! Пусть не рассчитывают враги революции, что подлыми убийствами они смогут нас сломить. Мы еще теснее сомкнем ряды и в могучем революционном порыве поведем трудящихся к победе! Спи спокойно, наш незабвенный друг!

Гроб стали опускать в могилу, время на несколько секунд словно остановилось. Раздались оружейные залпы прощального салюта.

Не стало больше заведения Слезкина. Ресторан реквизировали Советы и открыли в нем общественную столовую.

Из всей прежней роскоши — часов, вделанных в чучело медведя, великолепной мебели, мягких зеленых штор, хрустальных люстр — остался лишь щегол в пестром оперении. Он один не чувствовал перемен, бойко перепархивал в своей клетке с веточки на веточку и пел. Исчезли из зала диковинные статуэтки с замысловатыми вензелями, фигурки из дуба, гипса, бронзы.

Слезкин-старший, заросший щетиной, по-прежнему стоял за буфетом. Но теперь, уже в роли заместителя заведующего столовой, он получал от комиссариата продовольствия денежный оклад. Его нельзя было узнать — робкий, суетливый, всем угождающий. От прошлого осталась лишь привычка держать под фартуком руки — красные, как клешни у обваренного рака.

Увидев Тихона, Слезкин обрадовался и завертел головой:

— Здравствуйте, господин Беккер. Думал, вы уехали. Леонид сразил меня. Не знал, что он негодяй. Порядочный клиент нас теперь обходит стороной. Идет молва, что меня освободили за деньги. Будто все равно арестуют. А я ведь ни в чем не виноват!

Тихон присел к столику. Он готов был долго слушать бывшего купца с одной целью: чтобы узнать, где сейчас находится певица Зося.

— Одну минуточку, я только передам на кухню ваш заказ, — залебезил Слезкин-старший.

— Мне от вас скрывать нечего, — выдавливая жалкую улыбку, через минуту продолжал он, — семьдесят лет назад дед мой, Пафнутий Евграфович, открыл на этом самом месте, — Слезкин несколько раз ударил каблуком об пол, — маленькую харчевню. Перебиваясь с хлеба на квас, пустил в оборот капитал, какой имел. Это мог сделать любой, да не всякому по душе гнуть в три погибели за копейку спину, наживать кровавые мозоли. Через сорок лет адского труда всей семьи дед отдал богу душу, оставив моему отцу крохотное состояние в виде ресторации из двух залов. Родитель мой пошел в предка, но скоро приказал долго жить. Тогда-то все хозяйство легло на плечи пятнадцатилетнего малого, вашего покорного слуги. Этому ресторану я посвятил тридцать лет жизни.