Геннадий Скубилин - Записки следователя

— По заключению врачей, шофер не выжил бы и без выстрела в него. Перелом свода черепа. Понимаете?

— Конечно. Я собираюсь в медицинское училище. — Она положила на острые колени руки.

— Вот почему вы бесстрашны!

Девушка улыбнулась. А я открыл окно, впуская в кабинет вечернее солнце.

— Что же вы медлили с сообщением в милицию?..

— Да все село за ним гонялось, некому было позвонить. И некогда.

Я подробно записал, во что были одеты преступники, как выглядели, что делали, при каких обстоятельствах один из них заскочил в баню, второй убежал к опушке и скрылся в лесу. Затем протокол дал прочитать и подписать Майе.

Подперев ладонью подбородок, она стала читать, перелистывая тонюсенькими пальчиками листы протокола. Дочитав, подняла на меня глаза и сказала по слогам:

— Про-чи-та-ла.

— Распишитесь под каждой страницей.

Майя попрощалась со мной, тоже как-то нараспев, и ушла. Ее голосок долго висел в кабинете.

Я стал собираться в командировку.

Приехав в село Поземка, где жил Киселев, я первым долгом побеседовал с председателем колхоза, грузным мужчиной, по фамилии Галушка. Вот что он рассказал:

— В колхоз пришла разнарядка на шифер. Ехать за ним — верных триста километров. Охотников на такую командировку немного. Подходит шофер Киселев: «Я поеду». «Согласен, — говорю. — Утрясай с бригадиром Захаром Семеновичем Воропеенко. Он за груз — старший». Через день рано утром прихожу на наряд. Говорят: за шифером уехали. Еще день проходит, вваливается ко мне в кабинет бледный, как мел, Захар Семенович. «Где машина?» — «Там». — «А ты почему здесь?» — «Приедет Киселев, тогда я все расскажу».

Допрос бригадира я начинаю с вопроса: почему он не рассказал, возвратившись в колхоз, правду?

— А кто знал эту правду? Киселев-то уехал с теми жуликами.

— Где вы были, когда убивали шофера?

— Как, разве его нет в живых?

— Давайте по порядку. Начните с выезда из колхозного гаража.

— Вечером мы договорились, что Киселев утром пораньше заедет за мной. Чуть свет он постучал в окно. Я сунул в карман завтрак, вышел, сел прямо к нему в кабину.

— Никого больше с вами не было? По дороге останавливали машину?

— Вот тут в чем вопрос. Жена говорит (вы побеседуйте с ней), что когда Киселев постучал, она посмотрела в окно, из кузова, уверяет, торчала кепка. Я же, когда садился, видел только брезент. Им укрывать должны были шифер. Мне кажется все эти дни, что в том месте, где останавливался шофер, кто-то ударил из кузова по кабине. Навязчиво думается — и все.

— Но если шофер тут же остановился, а вы вышли из кабины, на дороге кто-либо сзади вас был? Или в кузове?

— Не было… Иван Романович говорит мне: иди в деревню, купи яиц, молока, машина надолго испортилась. Ночевать на дороге будем. «Как, — говорю, — ночевать, времени только четыре часа дня, неужели не починишь?» Отвечает: «Починить починю, да куда на ночь глядя ехать, где в городе ночевать? В гостинице места не бронировали».

— Что же вы сделали? — направляю я бригадира к главным вопросам следствия.

— Расстелил брезент на обочине, лег. Полежал, пока стало холодно, доел сало с хлебом. Шофер полез в кабину спать, а мне говорит: «Ты что, шифер уже везешь, боишься груз оставить? Иди в село ночевать. Я за тобой заеду утром».

— Разве он знал, у кого вы будете ночевать?

— Вот и я об этом подумал.

— Что же не спросили?

— Поздно сообразил. Лег я в колхозной риге, и вдруг среди ночи как ударит в голову то, о чем вы спрашиваете. Куда он заедет? Что у него на уме? Он в деревне новый человек. Жинка его, Елена Прохоровна, у нас ветеринарным фельдшером працует. Слухи были, что другая у него есть. Может, думаю, жену задумал бросить с тремя пацанами? Я и махнул враз к дороге. Еще издали слышу разговоры. С кем он там гутарит? Осторожно подхожу, вижу: трое неизвестных и Киселев. Шофер одному говорит: «Ты второй день морочишь мне голову». А тот со всего размаху как даст ему оплеуху. У меня сердце в пятки ушло. Двое стали вроде успокаивать третьего, здорового, плечистого. «Миша, не надо, он сам поедет». А тот опять как гаркнет: «Ты что, не веришь? Откуда я взял ее имя?» Иван сразу отвечает неуверенно: «У меня здесь старший в деревне ночует». «Вернешься к утру», — отвечал здоровяк уже мягче.

Я увидел: трое сели в стоящую впереди «Волгу», пропустили Ивана Романовича на машине и следом поехали за ним.

— Почему не заявили? — спросил я, невольно беря под сомнение путаные показания бригадира.

— Утра дожидался. Тысячу раз казнил себя, что не разбудил местного председателя колхоза или сельсовета.

Он стал говорить, что покажет место, где просидел в кустах, и противно моргал красными глазами.

Бригадир ушел, согнувшись, точно у него болел живот, а я выписал на листок: «вторые сутки голову морочишь», «сказал ее имя», «приезжала к Киселеву другая», «живут здесь недавно». «Был ли Киселев судим, об этом никто не знает в колхозе. Что скажет жена?»

Рассыльную я послал за Еленой Прохоровной Киселевой, а сам вышел подышать свежим воздухом.

Только что прошел сильный дождь. Лужи дождевой воды — по всей дороге. С листьев яблонь и черешен сползают крупные капли. Вот-вот, кажется, проглянет солнышко.

Отсюда, от здания правления колхоза, юго-западная часть села как на ладони. Вон поднимаются гуськом по тропинке на подъем запоздавшие к обеду колхозники с поля. О селах я имел смутное представление и, приехав сюда, готовился встретить узкие кривые улочки, заселенные приплюснутыми к земле избенками с подслеповатыми оконцами, а увидел строгие кирпичные и белые саманные дома, с фасадом в пять-шесть окон городского типа. Крыши — под красную тяжелую черепицу. Центральная улица заасфальтирована.

Чувствовался достаток и здесь, в помещении правления. На стенах дорогие картины. Я осмотрел их и остановился перед «Корабельной рощей» И. Шишкина.

Жена Киселева держалась спокойно, без суетливости. Попросила разрешения снять с себя и девочки мокрые плащи. Деловито перекинула их через спинку стула и, тяжело присев, сказала, словно самой себе:

— Третий день дождь. Ферму затопит.

И как вошла женщина с хмуро сдвинутыми бровями, так и не смягчила суровое выражение лица на протяжении всей беседы. Я готовился, что она станет задавать мне вопросы, на которые не смогу ответить, поэтому испытывал беспокойство, ожидая прихода Киселевой. Но все повернулось иначе.

— Что вы можете рассказать о выезде вашего мужа в командировку? — задал я вопрос Елене Прохоровне.

Белокурая черноглазая девчонка лет семи беззаботно вертелась у колен матери. Я ей дал лист бумаги и карандаш.

— Он часто брал ее в рейсы, — взглядом показала Киселева на дочь. Затем продолжала: — Иван сказал вечером, что едет в командировку. Собрала ему заранее завтрак. Легли спать. Он ворочался с боку на бок. Говорю: «Спи, а то аварию сделаешь». Отвечает: «Пойду покурю». Долго его не было. Думаю, наверное, беспокойная душа, к машине пошел. Заснула. Утром вдвоем чуть свет проснулись. Он торопливо ушел в гараж.