Эд Макбейн - Златовласка

– Как насчет Морин? Был у нее другой мужчина?

– Нет. Я не знаю. Не думаю. Послушай, или ты полностью кому-то доверяешь, или совсем не веришь.

– А ты ей полностью доверял, так?

– Да, Мэтт, полностью.

– Хорошо, – сказал я.

Я продолжал вести машину, пока не увидел табличку, извещавшую о наличии свободных мест. Местечко именовалось мотелем «Сад магнолий» и было крошечным и безликим, но я не думал, что в разгар сезона без предварительного заказа удастся найти что-нибудь получше.

– Как ты, справишься? – спросил я.

– Да, – ответил он. – Спасибо за все, Мэтт.

– Я позвоню утром. Если что-нибудь понадобится, даже просто поговорить, звони.

– Спасибо, – он пожал мне руку.

Я повернул к дому, проехав через мост к Стоун-Крэб. Дул бриз. Я все никак не мог отвязаться от мысли, что не до конца поверил Джейми.

Когда я добрался домой, было около трех ночи. Я сразу же прошел в кабинет, включил настольную лампу и позвонил своему партнеру Фрэнку. Когда я рассказал ему, что произошло, первое, что он произнес, было:

– О, Господи! – и тут же последовал вопрос: – А что же Джейми?

– Он все отрицает, – сказал я и потом передал рассказ Джейми. Фрэнк посоветовал мне выспаться и сказал, что увидится со мной утром. Мы пожелали друг другу спокойной ночи, и я повесил трубку. Какое-то время я сидел у стола, так и оставив руку на телефоне, потом выключил свет, поднялся и прошел через холл в спальню.

Сьюзен спала.

Я бесшумно проскочил в ванну и включил свет, оставив дверь приоткрытой настолько, что полоска света падала в комнату, но кровать при этом оставалась в тени. У меня не было никакого желания будить ее. Когда позвонил Джейми, мы как раз ссорились, я даже готов был просить у нее развод.

Начало ссоры было положено за двенадцать часов до звонка, днем, когда мы ехали на финал «Вирджиния Слимз». [7] Предполагалось, что соревнования начнутся в час дня, поэтому мы выехали из дому без двадцати час, что, в общем-то, было в обрез, учитывая воскресный день и разгар туристского сезона. В Калузе только два сезона: летний и туристический. Старым добрым летом здесь никого не бывает, кроме ошалевших собак и англичан. И меня. В сезон же большинство туристов приезжают со Среднего Запада. Это оттого, что если вы прочертите прямую линию из Колумбуса, штат Огайо, строго на юг, то она пройдет точно через центр Калузы. Фрэнк утверждает, что Калуза на самом деле представляет собой филиал штата Мичиган на берегу Мексиканского залива. Возможно, он прав.

Ссора началась из-за того, что моя дочь Джоанна задала свой дурацкий вопрос в тот самый момент, когда я пересекал шоссе Кортеса. Я был за рулем и вел машину Сьюзен, а в ней чувствую себя всегда неловко. Сьюзен – единственный ребенок в семье. А у детей, как известно, очень развито чувство собственности. «Мерседес-бенц» принадлежал Сьюзен. У меня был «карлэн-гайа». Сьюзен ревниво оберегала свое имущество, особенно «мерседес-бенц», который – могу прямо об этом сказать – стоил семнадцать тысяч долларов с хвостиком.

Часы на панели управления показывали двенадцать сорок семь (я помню, как посмотрел на них, потому что мы опаздывали, а я не знал, каким по счету будет матч Эверт – Гулагонг, [8] и мне никак не хотелось пропустить первую подачу), когда моя дочь Джоанна спросила, так ли уж ей необходимо идти с нами сегодня вечером слушать Мстислава Ростроповича. Калуза – город высокой культуры. Ни с того ни с сего город во Флориде не назовут Афинами. Хотя на самом деле никто его так и не называет, кроме Фрэнка. Он родом из Нью-Йорка. Когда он называет Калузу Афинами во Флориде, то в глазах у него вспыхивает иронический блеск, а губы презрительно кривятся.

– Ростропович – величайший виолончелист, – заметил я Джоанне.

– Как-то раз вы уже брали меня на концерт величайшего скрипача, – напомнила Джоанна, – а я заснула.

В том, о чем говорила Джоанна, не было вины Исаака Стерна. Когда человеку двенадцать лет от роду, все, кроме бесконечных повторений популярного шлягера «Я люблю Люси», нагоняет на него сон. Кроме того, мистеру Стерну пришлось играть в атмосфере беспрерывного кашля и нескончаемого чихания, что поначалу заставило его резко изменить программу концерта, а потом мягко упрекнуть публику в повальной эпидемии простуды. Когда мы в тот вечер вышли из зала, я вздохнул о том, что нам вряд ли приведется еще когда-либо увидеть Исаака Стерна в Калузе. Сьюзен тогда спросила: «Почему?», а я ответил: «Потому что публика была не очень-то вежлива».

– Грубо с твоей стороны все время подчеркивать огрехи публики, – сказала Сьюзен. – Это просто пожилые люди.

– Это невоспитанные пожилые люди, – возразил я. – Лично я скорее бы умер от удушья, чем кашлянул посредине скрипичного пассажа.

– Лично я не была бы против, если бы это случилось, – огрызнулась Сьюзен.

Думаю, память о ссоре по поводу Исаака Стерна зажгла ссору «Вирджиния Слимз». Последние месяцы я взял себе в привычку систематизировать наши многочисленные и разнообразные битвы, чтобы потом на досуге вспоминать самые выдающиеся. Конечно, тогда я еще не знал, что ссора «Вирджиния Слимз» перерастет в ссору «Бифитер Мартини», а позже в ссору «Реджинальд Соумс» и, наконец, в ссору «Джеймс Парчейз», которую я буду вспоминать всю свою жизнь, хотя телефонный звонок в час ночи и оборвал ее разом… Но пока не наступил даже час дня, когда Сьюзен сказала:

– Может, ты не будешь обсуждать это прямо сейчас?

– Обсуждать что? – поинтересовался я.

– Должна или не должна Джоанна идти с нами на концерт. Мы опаздываем и…

– Не так уж и опаздываем, – заметил я.

– Ладно, только следи за дорогой, хорошо? – попросила она.

– Как бы то ни было, я ничего не могу поделать, кроме как идти в потоке. Эта машина, может, и стоит семнадцать тысяч долларов, но крыльев у нее нет.

– С хвостиком, – подсказала Сьюзен. – Ты забыл добавить «с хвостиком».

– С хвостиком, – согласился я.

– Просто веди машину, – сказала она, – хорошо?

– Нет, это ты просто веди машину, – взорвался я, рванул вверх ручной тормоз у светофора при выезде на шоссе № 41, вышел из машины и обошел ее с другой стороны. Снова забравшись внутрь, я с грохотом захлопнул дверцу.

– Не понимаю, из-за чего ты так раскипятился, – удивилась Сьюзен.

– Ничего подобного, – возразил я. – Просто раз тебе не нравится мой стиль вождения, садись за руль сама. Вот и все.

– Я не люблю водить машину, когда у меня беда, – сказала Сьюзен.

Ей было тридцать два, а она все еще называла свой менструальный цикл «бедой». Мне кажется, эти ее слова подразумевали отказ от половых сношений. «Беда» означала не столько кровотечение, сколько перерыв в ее бурной и страстной сексуальной жизни. Действительно, в Сьюзен всегда ощущалась скрытая чувственность. Темные задумчивые глаза, овальное лицо, обрамленное каскадами длинных каштановых волос, которые, струясь, спадали на ее плечи, полный чувственный рот, который намекал – и не всегда безосновательно – на образ испорченной дерзкой красавицы…