Николай Рябов - Лето быстрых перемен

Мне не хотелось лить слёзы по безвременно удалившемуся на тот свет бандиту.

– Его бригада развалилась? – спросил я, глядя на фото зелёного безгрешного Пирата.

Костик неопределённо пожал плечами.

– Кто его знает. Скорее всего, людей разобрали по другим командам – люберы пацанами не разбрасываются.

Настало время уточнить и другие вопросы.

– Тебе знаком Игорь Ковалёв, троюродный брат Каперского? – осведомился я.

Костик опять взял у меня из рук пожелтевший снимок и внимательно посмотрел на совсем ещё молоденького Игоря. Потом я протянул ему другую фотографию, которую удалось на время выпросить у Ирины Анатольевны, и на которой Ковалёв уже выглядел совсем взрослым мужчиной.

– Снайпер, – коротко пояснил я и, на всякий случай, добавил. – Год с лишним боевого опыта в Афгане.

– О нем ничего не слыхал, – признался Костик, возвращая фотоснимки. – Возможно, Пират использовал его для особо деликатных заданий – такие люди всюду на вес золота.

Я молча кивнул.

Перед тем как уйти, я попросил Костю помочь мне отыскать кого-нибудь из близких родственников Каперского, и тот пообещал навести справки.

В этот день на московских улицах была обычная напряженка, и до Днепропетровской улицы я добрался только к четверти первого.

Ещё минут через десять я стоял на площадке пятого этажа стандартного многоподъездного дома перед семнадцатой квартирой, соседней с той, в которой, по сведениям Иващенко, как раз и должен был проживать Игорь Ковалёв. Я намеренно не стал звонить в ковалёвскую дверь без предварительной разведки.

Дверь семнадцатой квартиры открыл худой высокий паренёк в очках и чёрной футболке-балахоне, из-под которой едва виднелись тёмные шорты.

На просьбу позвать Игоря Ковалёва, паренёк басовито ответил, что таковой здесь никогда не жил. Он также выразил сомнение, что означенная особа когда-либо вообще обитала на их этаже.

– Наши соседи не сдают жильё и живут здесь с самого заселения дома, – авторитетно заявил парнишка, после того, как я предположил, что Ковалёв вполне мог быть квартирантом.

– А когда заселили ваш дом? – не преминул спросить я.

– В девяносто втором году, – ответил басовитый паренёк и, равнодушно выслушав мои извинения, закрыл дверь.

Выждав несколько минут, я позвонил в восемнадцатую квартиру.

На сей раз, моей собеседницей оказалась приятная фигуристая девица с полуголым малышом в руках. Девица была одета в короткий нежно лиловый пеньюар и, как мне показалось, лишь минуту назад закончила кормить грудью своего пупсика.

Что касается малыша, то, в продолжение всего последующего разговора, сперва с его мамашей, а затем и с подошедшей бабушкой, он вёл себя исключительно тихо и лишь настойчиво пытался стащить с себя поднадоевший подгузник.

Как и следовало ожидать, Игоря Ковалёва здесь тоже не видели ни семь, ни восемь, ни даже десять лет назад.

– Можно уточнить ещё один вопрос? – спросил я, когда девица в пеньюаре уже собиралась закрыть двери.

– Пожалуйста.

– Кроме меня, кто-нибудь спрашивал у вас про этого Ковалёва?

Судя по всему, эта задачка моментально загнала её в тупик. После нескольких секунд раздумий, она с сомнением покачала головой.

– Пожалуй, нет…

Я только хотел раскрыть рот, чтобы извиниться за беспокойство, когда барышня с младенцем громко позвала свою мать.

Буквально через пару секунд после этого за спиной молодой мамаши, будто чёртик из табакерки, появилась невысокая плотная женщина с умным живым лицом, слегка испачканным мукой. Она была в большом клеёнчатом фартуке салатного цвета, и держала в руках кухонное полотенце.

Девица пересказала матери суть моего вопроса и выжидательно умолкла.

Женщина в фартуке раздумывала меньше минуты.

– Насчет него интересовались в апреле прошлого года. По-моему, родственник… Тот человек тоже считал, что Ковалёв живет в нашей квартире, – довольно уверенно заявила она, и тут же пояснила дочери. – Тебя, как раз, только отвезли на сохранение!

– Можете сказать, как выглядел этот родственник? – с надеждой в голосе спросил я.

– Старик, как старик – лет за шестьдесят, может, больше.

– Чего-нибудь особенного в его внешности не заметили?

– Что ж в нём особенного? – удивилась женщина, которая всё ещё выглядывала со своим полотенцем откуда-то из-за лилового пеньюара дочери. – Обычный старик, довольно приличного вида. Невысокий такой, щупленький…

– А голос?

– Что, голос?

– Голос у него какой? Тихий? Громкий? А может, резкий, неприятный? – терпеливо выспрашивал я.

– Да нет, нормальный голос. По-моему, очень даже вежливый! – сразу принялась защищать старика хозяйка квартиры.

– Тот дедушка, кажется, смешновато смотрелся, – вдруг припомнила она какую-то малозначительную деталь и улыбнулась своим воспоминаниям.

– Это почему же? – мгновенно насторожился я, но внешне постарался не выдать своего интереса.

Женщина ответила не сразу, подумав, как ей лучше сформулировать мысль.

– Знаете, он мне тогда напомнил воробышка, – смущенно призналась она. – В сереньком плащике на тонкой подстёжке, в старой потрепанной шляпе… И голову держал как-то смешно, по-птичьи.

Женщина слегка наклонила голову в сторону, пытаясь продемонстрировать, как это делал незнакомец. Получилось довольно забавно.

Дальнейшие попытки хозяйки восемнадцатой квартиры вспомнить ещё что-нибудь существенное о той давней встрече, к сожалению, успеха не имели и, тепло поблагодарив обеих женщин, я направился к лифту.

Около двух дня я опять был в центре города и, стоя перед «Детским миром», внимательно высматривал в толпе Мокроусова. Женька неожиданно позвонил мне часа полтора назад и предложил встретиться где-нибудь рядом с Лубянкой.

Подполковник, как и полагается настоящему эфэсбэшнику, был пунктуален и малозаметен. В этот жаркий день он предпочел не надевать форму и щеголял в светлых летних брюках и идеально отглаженной рубашке с галстуком.

Обменявшись рукопожатиями, мы неторопливо прошлись пешком в сторону Кузнецкого моста и обратно. За время этой недолгой прогулки Женя успел рассказать мне некоторые факты из жизни Михаила Хоботова, которые когда-то привлекли к нему внимание со стороны спецслужб.

– Его настоящая фамилия Цикман. Максим Александрович Цикман. В девяносто втором этот умник прикрыл в Риге одну сомнительную сделку с продажей старинного особняка, а когда за дело взялась полиция, был вынужден покинуть нотариат, – негромко рассказывал Мокроусов, глядя то на меня, то себе под ноги. – Вероятно, ему не хотелось расставаться с профессией и в девяносто третьем Цикман переехал к родственникам в Питер. Там открыл свою нотариальную контору, а позже сменил имя и фамилию. Наверно, чтобы не напоминала о прошлых заслугах…