Лев Портной - 1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского

— Как? Вы не узнаете меня? — произнес я намеренно приглушенным голосом.

— Вы актер? — спросил Яков Иванович.

— Актер поневоле, — ответил я обычным голосом.

— Андрей Васильевич! — изумился де Санглен. — Вас не узнать.

— Конечно, я не сойду за Домерга, нет, — согласился я с Ривофиннолли. — Но дружки Домерга подумают, что я его посланник, а парик и сюртук для того, чтобы подать им знак.

— Не принимайте их за глупцов! — воскликнул итальянец.

— Они наверняка знают об обыске у мадам Домерг и скорее примут вас за полицейского или провокатора! — поддержал его де Санглен.

— И в том, и в другом случае они как-то проявят себя, — сказал я.

— Ни к чему теперь тратить на них время, — возразил Яков Иванович. — Нужно что-то предпринять в отношении графини Коссаковской.

Де Санглен сказал о полячке с таким воодушевлением, что мне пришло в голову: может, это и впрямь не призрак? В конце концов, о том, что Ланг и Розен добросовестно исполнили поручение и убили полячку, я знал только со слов Ривофиннолли.

— Вот какая картина складывается! — Яков Иванович с удовлетворением потер руки. — Наш генерал, — он кивнул на дверь кабинета, где оставил Осипа Николаевича, — свел знакомство с девицей, иностранкой, назвавшейся графиней Селинской. При этом она регистрируется под другим именем, объясняя свои поступки желанием скрыться от мужа. Согласитесь, подозрительно, если учесть, что их брак, как вы сказали, давно превратился в фикцию.

— Селинский и впрямь женился на иностранной поданной. И что? — спросил я.

—А то, — с триумфом произнес де Санглен. — что никакая она не графиня Селинская, а только выдает себя за таковую. Потому-то она и опасается встречи с мужем и не только с мужем, а с любым, кто знает настоящую графиню Селинскую.

— Вы думаете, что это графиня Коссаковская? — промолвил Ривофиннолли.

— Уверен, — ответил де Санглен.

— Живая и невредимая? — спросил растерянный итальянец.

— И беременная? — вставил я.

— Ну, это дело немудреное, — отмахнулся директор Высшей воинской полиции и с тяжелым вздохом добавил: — Одна беда — она опять ускользнула от нас. Где теперь ее искать, совершенно непонятно.

— Да уж, — протянул я.

— Ладно, графиней-то мы займемся, — сказал Яков Иванович. — Вы вот что, Андрей Васильевич, вы скажите, что с Моховым и Косынкиным делать? Арестовать-то мы их арестовали. Так ведь даже не знаем, за что.

Он уставился на меня, а мне в эту минуту было совершенно не до Косынкина и не до Мохова.

— Я знаю, что делать! — воскликнул я. — Она сама к нам придет.

— Кто? — удивился де Санглен.

— Потом объясню, мы теряем время, — с этими словами я направился к выходу.

— А что с этими? — закричал Яков Иванович.

— Держите пока, — ответил я и, задержавшись в дверях, добавил: — Николай Михайлович Карамзин нам поможет.

— Кто? — воскликнул де Санглен.

— Наш историограф, — ответил я и покинул штаб.

Большой Каменный мост, словно нож, отделял заплесневевший край от съедобной части пирога. По одну сторону моста возвышались величественные кремлевские башни, а по другую теснились трущобы. И как только директор французской труппы осмеливался наведываться сюда, пусть даже и днем?!

Трактир «Волчья долина» занимал двухэтажное здание, грязное и ветхое. Перед входом стояли несколько пустых подвод. Я представил себе, как лет сто назад здесь торговали прямо с телег, за что Торжок и прозвали Ленивым.

Перед тем как войти в кабак, я задержался: неведомая сила заставила меня обернуться и выйти к берегу. На другой стороне Москва-реки находилась Берсеневка. По правую руку от меня высились над рекой палаты Аверкия Кириллова. К горлу подкатил комок: я вспомнил, как глубокой ночью сидел с ворохом бумаг и разбирал расписки и отчеты об израсходованных деньгах… Интересно, по- прежнему ли Московская казенная палата занимает этот особняк? История была жуткая, но по прошествии времени неприятные воспоминания потускнели, а светлые, радостные сохранились. А теперь и их предстоит разрушить. Так что лучше не вспоминать, не давать волю чувствам.

Я быстро вернулся к «Волчьей долине», переступил порог и застыл, едва не выдав изумления. За ближайшим столом в компании с двумя субъектами, облаченный в партикулярное платье, сидел Егор Александрович Дурасов. Все трое вскинули головы и уставились на меня. Обжигающий холод разлился в моей груди, но тут же отпустил: я понял, что меня не узнали. Маскарад мосье Домерга служил исправно. А Дурасов и его подручные, вероятно, вскидывались каждый раз, как открывалась дверь, в надежде, что у очередного завсегдатая будет на лбу написано: шпион.

Я спохватился, что трачу время на эту троицу, хотя намеревался первым делом приметить, не произведет ли мое появление впечатление на кого-либо из других посетителей? Я надеялся, что сообщник мосье Домерга как- то выдаст себя, увидев неизвестного в знакомом парике. Если, конечно, сообщник был здесь.

Несколько ступенек вели вниз. Я спустился, осколки битой посуды хрустнули под ногами, мокрый, грязный пол заскрипел и зачавкал. Половые окинули меня сонными глазками и продолжили уборку. Хозяин за буфетной стойкой ленивыми движениями протирал стаканы. Кажется, он даже не взглянул на меня. А ведь кабатчик и половые должны были удивиться появлению незнакомца, вырядившегося в точности как прежний завсегдатай. Но они смотрели на меня без особого интереса. Либо предпочитали вообще ничему не удивляться, либо я что-то прозевал, отвлекшись на Дурасова и его компаньонов.

Несмотря на ранний час, дюжина посетителей, по виду — оборванцев, жались по полутемным углам. Многие спали, укутавшись в военные кафтаны, издавая громкий храп и беспокойное бормотание.

Один несчастный прижимал к груди забинтованную правую руку и раскачивался на скамье вперед-назад, словно внутри него работал маятник. Другие сидели неподвижно, хлопая глазами, будто боялись лишний раз напомнить о своем существовании.

В трактире царила духота, но даже те, кто не спал, кутались в кафтаны и поддевки, под которыми виднелось по несколько рубах и еще каких-то одежек. Они предпочитали сопреть, нежели быть обворованными своими же товарищами.

Я еще раз подивился тому, что француз Домерг осмеливался заходить в «Волчью долину», где находили приют дезертиры и разбойники. Впрочем, возможно, что для мосье Домерга они не представляли угрозы. Зато он и в сообщниках не нуждался: пьяная болтовня беглых солдат служила кладезем важных сведений.

Я подсел к свободному столу. Половой бросил тряпку и, обтирая руки об фартук, подошел ко мне:

— Чего изволите, сударь?

И вдруг совсем рядом кто-то прохрипел: