Ги Декар - Зверь

Эта же жгучая ревность заметна и на страницах «Одинокого», посвященных семье героя, которая изо­бражена с досадной язвительностью. Тут Жак Вотье то­же дал волю своей ненависти по отношению к тем, кто его окружал и кому он всем обязан.

В противоположность тому, что можно было бы ожидать, Жак Вотье не чувствовал себя духовно ущем­ленным по причине своего тройного недуга. Напротив, мы, скорее, склонны думать, что его интеллект развился необычайно. Перед вами, господа присяжные, не слабое существо, угнетенное своими физическими недостатка­ми, а человек сильный, упорно боровшийся для того, чтобы достигнуть интеллектуального уровня себе по­добных и даже его превзойти. Человек скрытный, хит­рый, который необычайную физическую силу в сочета­нии с умом Макиавелли умеет использовать для того, чтобы произвести на других впечатление угрюмого жи­вотного и строить свое поведение соответствующим об­разом, когда этого требуют его мрачные инстинкты. Осознав в юности, что нормальным людям его тройной недуг внушает жалость, он понял: без особого риска ему можно делать все, в том числе и причинять зло. Кто бы стал противостоять человеку, до такой степени оби­женному судьбой? У кого вместо сердца камень? И он пользуется этим. Никто не осмелился в ходе процесса сказать об этом вслух, но каждый про себя думал имен­но так.

Конечно, нам искренно жаль Вотье, которому от при­роды не даны все человеческие чувства, но нам ясно, что он не любит, чтобы его жалели, он не нуждается в жалости, он чувствует себя достаточно сильным, уве­ренным в себе, чтобы противостоять всем, даже своему защитнику, который, как нам кажется, напрасно пыта­ется изо всех сил спасти его от справедливого наказа­ния. Защита дошла до того, что пыталась нам внушить, будто есть еще по крайней мере два человека, заинте­ресованных в том, чтобы убрать молодого американца. Абсолютно безответственное утверждение, как только что справедливо сказал мэтр Вуарен. Признания под­судимого, его отпечатки пальцев навсегда останутся в архивах уголовной полиции — это неопровержимые до­казательства.

Защита, увлекшая нас домыслами из детективных романов, признала все же, что подсудимый — несомнен­но один из трех таинственных персонажей, которые мог­ли убить Джона Белла. Но он будто бы не совершил преступления по двум причинам: ему не позволила бы совесть и, кроме того, у него будто бы не было для этого времени: истинный убийца на несколько минут его опе­редил. Серьезное утверждение. Не признает ли тем са­мым защита тот факт, что у Жака Вотье было «наме­рение убить»? И поскольку с первых минут следствия на борту «Грасса» доказано, что, кроме него, нет иного возможного преступника, сам защитник подтверждает нашу мысль: преступление было обдуманным.

Мое заключение простое: ссылаясь на триста вторую статью уголовного кодекса, предусматривающую смерт­ную казнь за умышленное убийство, прошу суд вынести решение, которое общество вправе от него ожидать. Я верю в справедливость вынесенного приговора и одно­временно подчеркиваю, что в отношении Жака Вотье не могут быть приняты во внимание смягчающие обсто­ятельства, связанные с его тройным недугом, который, как это доказали самые квалифицированные специали­сты, никоим образом не отразился на его умственных способностях. И поскольку в ходе процесса подсудимо­го нередко определяли словом «зверь», не поддаваясь общему впечатлению, уточним, однако: Вотье — лице­мерный зверь, с прекрасно развитым умом, подготовив­ший преступление, которым он гордится и в котором никогда не раскается.

Краткая обвинительная речь, которую генеральный адвокат Бертье произнес сознательно суховатым тоном, подействовала на публику как холодный душ. Даниель с беспокойством отметила, что Вотье еще больше по­бледнел, когда переводчик перевел ему слова о смерт­ной казни. Девушка отвела печальные глаза от подсу­димого и встретила спокойный взгляд Виктора Дельо. В сотый раз с начала процесса поправив на носу пенс­не, он скромно встал со своего места.

— Господа судьи, господа присяжные, сначала я должен попросить у вас снисходительного к себе отно­шения и даже простить меня за мою речь, которая, в отличие от речи моего замечательного коллеги мэтра Вуарена и прекрасной речи господина генерального ад­воката Бертье, похоже, будет довольно долгой. Мне предстоит тяжелая задача — спасти Жака Вотье от наказания, которому уважаемые люди, составляющие суд присяжных, посовещавшись и в соответствии с ве­лениями собственной совести, его подвергнут, если мне не удастся показать, что перед нами достойная сожале­ния юридическая ошибка.

В самом деле, с начала процесса все способствовало тому, чтобы установить и даже еще больше усугубить вину Вотье — этого действительно странного подсудимо­го, личность которого постоянно влияла на ход процес­са. Многие свидетели более или менее удачно эту лич­ность нам описали. Я говорю намеренно: «более или менее». У меня такое впечатление, что если мы теперь лучше знаем Вотье — ребенка и юношу, мы мало что знаем о нем взрослом. Разве это не серьезное упущение? Прежде чем осудить человека за такое тяжкое деяние, какое вменяется Вотье, мне кажется необходимым, что­бы у тех, кому надлежит вынести приговор, не было сомнений относительно того, что он за человек.

Итак, перед нами Жак Вотье, слепоглухонемой от рождения, двадцати семи лет, обвиняется в убийстве Джона Белла на борту теплохода «Грасс» пятого мая сего года.

Кто этот человек? Никто не описал его душевное состояние лучше, чем он сам, изображая главного ге­роя в начале романа «Одинокий». Героя, который похож на него, как брат. Тот, кто прочитает роман, узнает Жака Вотье. Но, по совести говоря, много ли здесь та­ких, и в частности среди вас, господа присяжные, кто прочитал хотя бы несколько страниц этого необычного произведения? И если такое желание возникло у кого- то, не кажется ли вам, что ключ к той тайне, которой подсудимый себя окутал,— в этом романе?

Прежде всего давайте вспомним поразительную вещь: к десяти годам Жак Вотье уже пробыл десять лет в тюрьме. Он был узником ночи, узником окружавшего его с рождения мрака. Действительно, это был только зверь, но зверь, прозябавший в инстинктивном ожида­нии события, которое перевернуло бы его животную жизнь. Можно сказать, что смутно, даже не осознавая этого чувства, маленький Вотье надеялся. Возможно, он пребывал бы в этом состоянии еще и по сей день, если бы скромная девочка, всего тремя годами старше его, маленькая Соланж, с восхитительным детским упорст­вом не постучалась в дверь его тюрьмы. Соланж была первой, разрушившей стены мрака, открывшей слепо­глухонемому окно в мир.