Александр Миндадзе - Смерть машиниста

На кухне у кафельной стены стояла официантка. Малинин узнал в ней вдову машиниста.

— Я хотела вам сказать… — говорила она Ермакову. — В общем, хотела встретиться с вами… Гриша, отойди! — обратилась женщина к официанту, который с завороженным лицом стоял тут же.

— Слушаю. Слушаю вас, — сказал Ермаков.

— Вы простите, я вас оторвала…

— Ничего. Нестрашно.

Женщина смотрела на Ермакова, не решаясь начать.

— Знаете что? — произнесла она наконец. — Уезжайте отсюда!

— Почему? — спросил Ермаков.

— Уезжайте, пожалуйста. Я вас очень прошу! Уезжайте! — Она не просила — требовала с решительным видом. — Не надо ничего, понимаете? Я ничего не прошу.

Виноват, не виноват, это теперь без разницы, разве не понимаете вы? Только людей мучить, раскапывать-закапывать. Мало вам, что ли?

— Не понимаю.

— Не понимаете? Вон Пантелеев Петр Филиппович…

— Что Пантелеев?

— Умер, что!

— Когда?

— Умер. В больнице. Кровоизлияние в мозг. — Она выдержала паузу. — Уезжайте, от вас только горе одно! Жени моего нет, так его уж не вернешь. Зачем вам еще другие? Что, виноватые обязательно нужны? Так. вот я перед вами. Я виновата, я, можете меня под суд!

— Вы что, были с ним в локомотиве?

— В жизни я с ним была, в жизни. Вы тогда правильно спросили: нервничал он со мной или нет, ревновал или нет? Ревновал, да!

— Успокойтесь.

— Хорошо, — сказала она.

— Кто вас ко мне послал? — спросил Ермаков.

— Кто послал? Все послали. Город весь, люди. Чтоб вы уехали отсюда с вашей этой собакой, не мучили нас.

— С какой еще собакой?

Женщина смотрела на Ермакова сквозь выступившие на глазах слезы, злые слезы вражды. Голос ее задрожал:

— Я вас именем его прошу…

Вернулись в номер. Малинин выставил на стол початую бутылку, прихваченную из ресторана. Посидели, помолчали.

Зазвонил телефон. Малинии снял трубку.

— Кого? — спросил Ермаков.

— Никого. Молчание.

— Ну-ка. — Ермаков сам взял трубку. — Алло! — крикнул он. — Ага, повесили! Не иначе, твои девицы.

— Да нет, скорее — твои подследственные, — мрачно отозвался Малинин.

Он подошел к кровати, начал стелить.

Долго молча раздевались. Бутылку не тронули.

— Сюда, — сказал врач.

Они вошли в палату. Больные настороженно повернули головы.

— Здравствуйте, — проговорил Ермаков.

У окна стояла койка — пустая, аккуратно застеленная. Ермаков подошел, выдвинул ящик тумбочки. Стал рыться. Выложил на тумбочку помазок. Яблоко. Книжку в потрепанном переплете. Расческу. Присев на корточки; открыл дверцу тумбочки. Вытащил старый выцветший свитер, сунул обратно.

На него смотрели. Врач, молоденькие медсестры. Больные со своих коек.

Он полез под подушку.

— Там ничего нет, — предупредил врач.

— Может, в пижаме? Вы смотрели?

— Ничего нет, — повторил врач.

Ермаков взял книжку с тумбочки, начал листать. На пол упали сложенные листки.

Это было то, что он искал. Это выведенное крупными корявыми буквами «По моей вине…» Ермаков не стал читать, сунул листки во внутренний карман.

Вышли из палаты.

— Да, неприятная работа, — сказал врач.

Ермаков взглянул на него.

— Знал бы, не пустил бы вас к нему, — сказал врач.

Ермаков кивнул, двинулся по коридору и тут увидел пожилую заплаканную женщину в черном. Женщина проводила его взглядом.

Он застал соседа в номере. Малинин складывал чемодан.

— Далеко? — спросил Ермаков.

— Не очень. В другой номер.

— Что, покидаешь меня?

— Покидаю.

— Ну-ну. Приятно было познакомиться.

— Мне тоже. Долго еще здесь?

— Посмотрим.

— Следствие не закончено разве?

Ермаков не ответил, подошел к окну, опершись на подоконник, стал высматривать собаку.

— Что? — отозвался он наконец. — Следствие? Нет, не закончено.

— Умер же твой стрелочник.

— Да.

— Нужен еще какой-нибудь?

Ермаков промолчал.

— На тебе, наверно, висит какое-то нераскрытое дело, да? — снова заговорил Малинин. — Я слышал, следователи в таких случаях стараются реабилитироваться на чем-нибудь другом, попроще.

— Ничего себе попроще, — усмехнулся Ермаков. — Попроще — это когда один другого — финкой. Или в карман залезли.

— А тут — стрелку не перевел.

— Если бы стрелку… Тут сплошной клубок действий, а вернее, бездействий…

Он наконец отошел от окна. Малинин стоял в прихожей с чемоданом, лицо его выражало крайнее удивление.

— Ты что это, всерьез? — пробормотал он. — Клубок? Бездействий? Мало тебе одной смерти, другой смерти, решил потащить целую цепочку? Да очнись же! Я вот слежу за тобой который день и думаю — когда же будет остановка? — Он поставил на пол чемодан, видно, решил высказаться до конца. — Нельзя же, милые вы мои, буквой закона давить человеческие жизни!

— Да не буквой закона, Игорь, — мирно возразил Ермаков. — Шестью платформами весом в двести тонн. Ты сам спал в том поезде.

— Но я не требую искупленья, не требую!

— Это твое частное дело. Но буква закона, которую ты легкомысленно презираешь, она есть единственное, что защищает тебя, когда ты едешь в поезде или ночью идешь по улице. Или мозолишь глаза человеку, которому почему-то не нравится твой кожаный пиджак. Я посмотрел бы на вас, если бы не было нас!

Помолчали.

— Послушай-ка, там в шкафу у нас вроде оставалось? С дня рождения. — Малинин извлек из шкафа и поставил на стол початую бутылку. Выпили.

— Ты пойми, — уже очень дружелюбно продолжал Малинин, — перед тобой ведь не заядлые преступники… Люди! Нормальные люди! И они работают, как умеют. Да, не всегда хорошо, но только ли их в этом вина? Их не научили по-другому… Что ж теперь, в тюрьму за это?

— Ну, суд решит.

— И тебе их не жалко?

— Каждого в отдельности — да, — отвечал Ермаков. — Но когда видишь последствия того, что они совершают все вместе, — оттого, что кто-то опоздал, кто-то не пришел, кто-то напился, кто-то поставил один башмак вместо двух или не проверил тормоза локомотива… Мы не можем проходить мимо такого разгильдяйства! Что-то надо делать… Что-то надо делать!

Малинин барабанил пальцами по стакану.

— А почему ты упомянул тормоза? При чем здесь тормоза? К примеру, что ли?

Ермаков промолчал. Потом поднял глаза на Малинина.

— Да нет, это вполне конкретно. Он ехал с неисправной системой торможения, экстренного торможения. Вот так.

— Значит, дело не в платформах?

— Нет, дело в них. Но дело и в том, что когда они покатились, он не смог вовремя остановить состав…

— Это что, установленный факт?

— Да, — сказал Ермаков. — К сожалению. Или к счастью, уж не знаю как… установленный. С сегодняшнего дня.

Встретились в вестибюле гостиницы.

— Я думал, вы уехали, — сказал Губкин.

— Как же я могу уехать, не попрощавшись с тобой!