Леонид Словин - Такая работа

А потом Герман пустил в ход клички, названия лагерей, фамилии начальников тюрем и их заместителей. Герман цитировал их на память по телефонному справочнику, выданному для служебного пользования. Через несколько минут они нашли уже общих знакомых, и парень мог узнать у Германа самые свежие новости — кто, за что и с кем арестованы, кто отошел и кто должен вернуться. Такого г н и л о г о вора в Шулге давно не было.

Парня звали «Вьюн». Герман назвал себя «Лисой». Они пошли на вокзал. Вьюн познакомил его с двумя женщинами, которые были старше их. От обеих пахло водкой. Потом выпили пива в станционном буфете, и Вьюн взял еще водки. Разговор шел о судьбе воров — их становится все меньше, воровать — труднее.

Барков кивал головой — у него за ночь два раза документы проверили — в таком маленьком городишке!

— Не удивляйся, тут у нас шрифт в ящиках з а д е л а л и, вот и рыщут…

— Шрифт? А для чего он?

— П о з а п а р к е в з я л и.

По ошибке, значит.

Следующий вопрос задать не удалось: подошел еще какой-то парень, поздоровался с Вьюном, кивнул женщинам, подал руку Баркову: — «Сашка». Потом подошли еще двое, совсем молодые.

Когда все уже были «хороши», пошли в парк на танцверанду.

В парке Герману понравилось: ровные, посыпанные песком аллеи, аккуратные ребята в белых рубашках, нарядные веселые девушки. И только захмелевший «Сашка» был угрюм и бросал на Германа странные подозрительные взгляды.

Несколько раз мимо них проходили дружинники с красными повязками, замедляли шаг, хмуро оглядывали их компанию.

В этот вечер Герман был за линией фронта, в чужих окопах, в чужой форме, с особым заданием.

— Танцевать пойдешь? — неожиданно дружелюбно спросил Германа «Сашка». Это показное дружелюбие как-то не вязалось с его подозрительными взглядами.

— Когда же мне было учиться фокстротам? — так же дружелюбно, но с искренней горечью в голосе ответил Лиса. — Не в Терми же и не на Вальмер-я?

А над парком плыли знакомые мелодии. И напоминали о нераспечатанном письме в кармане.

«Сашка» отошел за буфет и выпил с кем-то еще, теперь он все настойчивее и подозрительнее расспрашивал Германа о лагерях, о порядках в лагере — видно было, что он никак не хочет смириться с потерей своего авторитета перед Вьюном и другими. Герман понял, что пора уходить.

Но тут с танцплощадки кубарем скатилась группа людей. Мелькнули лица женщин, выпивавших с ними на вокзале, и парней, с которыми вместе пришли в парк.

— Пора их проучить за все, — услышал Герман.

— Вчера Адика Крючкова избить хотели…

— Выбросим их отсюда — они и в другие места не полезут!

«Сашка» метнулся в драку — здесь он чувствовал себя, как рыба в воде. Началась потасовка. Германа сильно ударили по лицу, но все-таки он успел прикрыть рукой челюсть. Позади него охнул Вьюн. Конечно, прошедшему курс спецподготовки Баркову ничего не стоило пробиться сквозь кольцо, но для этого надо было бить по своим. Для дружинников он был заодно с обнаглевшей шпаной, и ему пришлось получить еще несколько ударов.

— Веди их в милицию, — крикнул кто-то.

И тут Герман внезапно понял, что до сих пор действовал на свой страх и риск, что он не получал ни от кого приказа одевать чужую форму, идти в разведку.

Эта неожиданная мысль была простой и страшной. И тут же он увидел, как вынырнувший из-за чьих-то спин «Сашка» подскочил к белобрысому пареньку с повязкой сзади и его правая ладонь совсем скрылась в рукаве пиджака.

— Брось нож, — громко крикнул ему Герман, рванувшись из рук дружинников, но тут же получил удар. «Сашку» уже схватили дружинники.

Драка прекратилась так же внезапно, как и началась. «Сашку» увели в милицию. Вьюн вывел Лису темными переулками к вокзалу. Он сочувственно, хотя и немного злорадно, поглядывал на заплывавшую переносицу Лисы и искренне жаловался на жизнь.

— Н е с в е т и т нам, завязывать надо, — сокрушался он.

У вокзала они еще поговорили, и Вьюн, кивнув на темный провал откоса над Шулгой, сказал между прочим, что туда «Сашка» выбросил ненужный ему ворованный шрифт.

Потом они попрощались, и Герман еще с час блуждал какими-то переулками, разыскивая гостиницу.

Веретенников мирно спал. Герман включил свет над умывальником и, глядя в зеркало, долго вжимал теплый пятак в успевшую уже заплыть переносицу. Веретенников ровно дышал во сне, и, посмотрев на его спокойное, исполненное даже во сне чувством собственной непогрешимости лицо, он подумал, что есть люди, которых никогда в жизни не били.

Наутро правый глаз у Германа совсем не открывался, и ему пришлось самолетом срочно вылететь домой. А Веретенников задержался еще на пару дней, чтобы достать шрифт и передать следователю дело на «Сашку».

Вернувшись, он рапортом сообщил начальнику управления о недостойном поступке Баркова, скомпрометировавшего своей неразборчивостью в средствах раскрытия преступления авторитет и честь оперативного работника милиции. Барков попал на десять суток на губу, а через два месяца во время слияния городских отделений в единый городской отдел по представлению тогдашнего начальника отдела кадров Федяка был переведен в горотдел, «на усиление».

Стол Германа поставили в кабинет, где сидели тогда Ратанов с Мартыновым, и они-то и пустили в обиход выражение «дело о снегопаде в Перу».

Веретенников вначале вел себя так, словно оказал Баркову большую услугу, предупредив его от больших неприятностей, от законных претензий общественности Шулги, а потом делал вид, что забыл о случившемся, здоровался за руку, называл по имени-отчеству.

Но встречая его участливый подозрительный взгляд и пожимая холодную вялую руку, Барков всегда чувствовал себя неспокойно.

…Углубившись в воспоминания, Барков быстро шел по улице. Дождя уже не было, только ветер сдувал с деревьев последние запоздалые капли. У закрытого еще городского рынка гулко перекликались дворники. Сворачивали к бензоколонкам пустые автобусы.

В скверике, недалеко от дома Джалилова, Барков остановился. Закурил. Думать о Веретенникове и его телефонном звонке больше не хотелось, но чувство тревоги не уходило. Он стоял и курил до тех пор, пока не увидел издалека крепкого невысокого человека в коричневом костюме, маленькой серой кепке и сапогах. Арслан, невредимый, шел по улице, не замечая Баркова, как всегда серьезный, сосредоточенный на своих мыслях. Герман подождал, пока Арслан скрылся за углом, и пошел в столовую завтракать.

В воскресенье к семи часам утра они собрались у дебаркадера. Здесь Роговы держали свою «главную семейную ценность». Это была крепкая, просмоленная, видавшая виды пирога, купленная Олегом на том берегу у рыбаков. На корме лодки красовался новенький мотор «Москва». Олег, худой, длиннорукий, в подвернутых до колен брюках, стоял в лодке, а Барков и Тамулис подавали ему с дебаркадера рюкзаки, весла, канистры с бензином. Рогов, поминутно поправляя падавшие па лоб волосы, рассовывал груз под сиденья.