Валерий Поволяев - Охота на охотников

- Зачем?

- Поедешь со мной. Оставаться здесь тебе опасно.

- Случилось что-нибудь? - Губы у Каукалова сделались непослушными, твердыми, он совершенно перестал их ощущать. Говорить было трудно. - А?

Вместо ответа Рог похлопал себя пальцами по груди, где были спрятаны фотоснимки.

- А эта убитая бабель... Разве не случилось? Разве вид её убогий, растерзанный тебе ни о чем не говорит?

Каукалов покорно натянул куртку.

- Куда мы едем?

- К Армену.

- Понятно. - Каукалов облизнул языком деревянные губы. - Может, лучше кого-нибудь из ваших у меня дома поселить? - спросил он с надеждой.

- Нет. Мне приказано привезти тебя к Шаху, и я тебя к нему привезу.

- А если я... если я это... - Каукалов дернулся, голову наполнил какой-то странный далекий шум, накатывающий короткими нервными волнами.

Рог погрозил пальцем.

- Не надо. Не советую.

- Ладно. - Каукалов сник, повесил голову, пробормотал, морщась: - Это была проверка.

- Ага! Проверка! - насмешливо отозвался Рог. - Ты, братан, не дури, я не советую тебе дурить. - В прихожей Рог снял с вешалки барашковую милицейскую шапку с суконным верхом, кинул Каукалову. - Надень, а то простудишься.

Через двадцать минут они были у Шахбазова. Тот озадаченно посмотрел на Каукалова, пожевал губами и перевел взгляд на Рога:

- Значит, был знаком с той бабой?

Рог молча кивнул.

Шахбазов ткнул рукой в сторону свободного кресла - низкого, модного, вкусно попахивающего свежей кожей, - приказал Каукалову:

- Садись!

Каукалов поежился, но возразить не осмелился и присел на краешек кресла. Сам того не желая, вобрал голову в плечи, вид у него сделался забитым, будто у бомжа. Шахбазов невольно усмехнулся. Правда, на лице его ничего не отразилось, лишь дрогнул кончик горбатого носа, и все. "Сколько этот малек перекокошил вольных дальнобойщиков? - мысленно спросил он себя. Кончик носа у Шахбазова вновь дернулся. - Человек десять-двенадцать, наверное. Если не пятнадцать. И вона какая новость - гризеточку из себя изображает..."

Из-под листа бумаги, лежавшего перед ним, Шахбазов достал фотоснимок Майи и спросил, жестко прокатывая слова во рту:

- Откуда знаешь эту женщину?

Вздрогнув, Каукалов увидел, как Майя на фотоснимке приоткрыла один глаз, посмотрела на него скорбно и горько, - она словно бы просила не рассказывать о ней ничего дурного, капелька крови, пристрявшая к нижней губе, шевельнулась. Каукалов подумал, а не свихнулся ли он, и поспешно отвел взгляд, зацепился глазами за какое-то ржавое, похожее на сгусток крови пятно на стене, и рассказал все, что знал о Майе Хилькевич. Шахбазов слушал его, не перебивая. Он вообще умел слушать собеседников. Когда Каукалов умолк, Шахбазов озабоченно потер пальцами переносицу и произнес резким, срывающимся на птичий фальцет голосом:

- Значит, так... Пока мы не разберемся во всей этой истории, жить будешь здесь, - он обвел пальцем воздух рядом с собой, - в этом особняке. Под охраной.

- А как... как же работа? У меня во вторник выезд на Минское шоссе.

- Ну и что? На дело поедешь прямо отсюда.

- А-а... А напарник мой... он как?

- Напарника мы тоже переведем сюда.

- Скажите мне, пожалуйста... - голос у Каукалова поплыл, - это что, арест?

- Ни в коем разе. Где ты видел арестантов, живущих в роскошных особняках? Если только в плохих американских фильмах...

- А-а... - Каукалов ерзнул задницей, поглубже вдавливаясь в кресло, почувствовал, как ствол пистолета, спрятанного за ремнем, впился ему в мякоть, и пожаловался:

- У меня отняли патроны.

- Когда поедешь на свое Минское... на дело, в общем, патроны тебе вернут. Там они тебе могут понадобиться, а здесь - ни к чему.

- А-а... А зубная щетка? Мне надо купить зубную щетку. И пасту.

- Щетку с пастой тебе выдадут, - проскрипел Шахбазов, словно недобрая птица.

- Вы меня все-таки арестовали... - расстроенно прошептал Каукалов.

- Я же тебе сказал - нет! - В скрипучем голосе Шахбазова появились раздраженные нотки: Каукалов начал ему надоедать.

- А-а... - произнес Каукалов и застыл с открытым ртом. Конечно, Шахбазов прав: если человека арестовывают, то первым делом у него отбирают оружие. У Каукалова же пистолет не отняли. На душе сделалось немного легче.

Через двадцать минут в особняк Шахбазова привезли и бледного, растерянного, с приплясывающим подбородком Аронова.

Левченко решил не говорить матери, что Чика погиб. У низкого, широкого, словно городская площадь, крыльца, сложенного немцами на века, он разгреб лопатой снег, потом монтировкой потыкал землю, пробуя её на твердость, - земля спеклась сильно, стала походить на камень, и Левченко взялся за лом.

В груди у него сыро хлюпали слезы, он плотно сдавливал веки и неверяще крутил головой:

- Ах, Чика!

Ломом выдолбил небольшую могилку, сунул туда тельце Чики, завернутое в полиэтиленовый пакет и, всхлипывая, закопал. Сверху на могилку насыпал снега.

- Ах, Чика! Как же ты... - Левченко вновь покрутил головой, пытаясь унять тоску, но все попытки были тщетными. - Как же ты попал под дверь? - с трудом выдавил он из себя и горестно умолк.

Мать, придя с очередной партийной топтучки, сразу почувствовала неладное и сделала стойку.

- Не пойму что-то, - пожаловалась она сыну, - в доме вроде бы пусто стало. Ты не знаешь, в чем дело?

- Знаю. - У Левченко внутри все сжалось: сейчас придется объясняться.

- В чем?

- У нас беда - Чика улетел, - он показал на открытую форточку. Щеколдочку до конца не закрыли, когда уходили, форточка в наше отсутствие и распахнулась. В общем, нет Чики.

- Бедный, бедный Чика! - запричитала мать. - На улице же мороз! Замерзнет!

- Я уже все ближайшие дома обошел, попросил - если Чика случайно объявится, чтобы его впустили в тепло, а потом передали нам.

- Бедный, бедный Чика! - не унималась мать. - У него в городе будет столько врагов! Кошки, собаки, вороны, люди!

- Ладно, мать, не разводи сырость, - попросил Левченко, - её и без тебя много.

- Бедный Чика! - не слушала Нина Алексеевна сына, продолжала стенать. Потом полезла к форточке, проверила защелку. - Может, объявление в газету дать?

- А толку-то?

- Толк есть. И собак потерявшихся находят, и котов с обезьянами. Я, пожалуй, сочиню объявление.

Левченко молчал. Отговаривать мать было бесполезно, она верила печатному слову, считала его великой силой.

Впрочем, непечатное слово тоже было великой силой.

Нина Алексеевна села за стол, взяла лист бумаги, ровным учительским почерком написала несколько строчек. Начала читать бодро, хорошо поставленным голосом: "Пропал любимый попугай Чика. Нашедших просим вернуть за приличное вознаграждение..." - голос у неё дрогнул, на глаза наползла влага, и она всхлипнула.

- Ох, Чика, Чика! Как же получилось, что ты, дурашка, ускользнул от нас на улицу? И мороз тебя не отпугнул. Неужели ты мороза не испугался?