Поль Констан - Мед и лед

И Дэвид мог выйти из этого ада лишь невиновным, а не наполовину виновным, как, по мнению Розарио, считала я. Самые незначительные жизненные события свидетельствуют против заключенных. Сколько вспыльчивых молодых людей расстаются с женщинами после жестоких сцен, и никто их в этом не обвиняет?! А сколько мелких жуликов, выдающих себя за тех, кем не являются, одалживают деньги, зная, что никогда их не отдадут? Но стоит вас обвинить в другом правонарушении, как список начинает расти. И теперь вам припоминают всё.

— Возьмите кого угодно, — говорила Розарио, — посадите его по подозрению в чем угодно, покопайтесь в его жизни, позовите окружающих в качестве свидетелей — и первоклассный обвинительный акт у вас в кармане.

— Но, — решилась я, — больше всего против Дэвида должна свидетельствовать эта история с Братством.

— Да, если считать, что он выдал себя за другого. Но у Дэвида уже были контакты с этим Братством в его первом университете. А потом, в Мэриленде, Сьюзан познакомила его с представителями Уайт Хоума. Дэвид попал в Норфолк не случайно, его рекомендовал друг Сьюзан, пообещавший ему, что он найдет работу в Вирджинии и комнату в Уайт Хоуме. Он не самовольно заселился в братство Стоуна. Кто-то его принял. Ему открыли дом, помогли устроиться там, дали ключи.

— Но почему это не всплыло на процессе?

— Что могло всплыть, когда сама суть была искажена? В качестве свидетеля они пригласили одного начальника из Уайт Хоума. Но то ли он испугался, то ли на него надавили более влиятельные члены Братства, однако он не явился. Как, впрочем, и Сьюзан, которая тоже не пришла защищать свою большую любовь.

— Я вспоминаю, — говорит Розарио, — как мы негодовали после суда, после всех этих проявлений трусости, когда я была вынуждена похоронить свою собаку в саду дома, который нас тоже вынудили покинуть. Мы взяли машину и уехали вначале в Мэриленд, чтобы найти Сьюзан. Попросили показать нам школу, где она преподавала. Решили дождаться ее. Это было ранним утром после бессонной ночи, когда мы выпили огромное количество кофе. Мы рассматривали все варианты, даже хотели застрелить ее. Но, к счастью для нее, стали прибывать дети с родителями. Мы вглядывались во всех одиноких женщин, уверенным шагом входивших во двор школы. Мы не могли ее узнать, так как никогда не видели.

Тогда мы вошли в здание и позвали ее. Мы увидели высокую молодую женщину в хлопковом пуловере, вышитом крупными простыми цветами. Она приветливо подошла к нам, приняв нас за родителей кого-то из учеников. Марта сказала: «Я мать Дэвида». Девушка застыла. Марта повторила: «Я мать Дэвида и я должна с вами познакомиться».

Ледяным тоном Сьюзан попросила нас уйти. Мы не имеем права ее преследовать. Она сообщит шерифу, подаст на нас жалобу. Марта повторила: «Я не говорю вам ничего плохого, я лишь сказала, что я мать Дэвида Денниса». Девушка взяла себя в руки и ответила: «Я не знаю никакого Дэвида Денниса. Знаю лишь Фрэнка Адама».

— Фрэнк Адам, представляете? — перебила ее Марта. — Я и не подозревала, что он знает имя своего отца, я даже не помню, чтобы произносила это имя в его присутствии. Откуда он узнал? Почему решил взять себе это имя? Я почти уверена, что никогда не произносила его. Ему с детства внушали, что он был сыном храброго американского солдата, который освобождал Францию.

— Его дед?

— Да, для нас этот образ служил и дедом, и отцом, моя мать была такой выдумщицей, у нее было столько историй о нем!

— Но он называл себя именем «отца»?

— Об этом, — ответила Марта, — я не знала никогда.

— И вот перед нами стояла эта девушка, — продолжила Розарио, — которую нимало не беспокоило то, что если она и не отправила парня в камеру смертников, то, по крайней мере, и пальцем не пошевелила, чтобы спасти его! Парня, с которым прожила много недель, за которого замолвила слово перед директором школы, чтобы тот взял его преподавателем на замену; парня, которого, по ее словам, она любила так, что хотела выйти за него замуж.

«Я не знаю никакого Дэвида Денниса. Знаю лишь Фрэнка Адама», — вновь произнесла Розарио, передразнивая выговор Сьюзан. — Я решила, что напишу ее номер телефона на стенках всех туалетов в самых грязных барах Мэриленда, напишу большими цифрами на дверях всех сортиров.

И если я этого не сделала, — продолжала Розарио, — то не потому, что не посещала самых грязных сортиров. У нас больше не было крыши над головой, и мы оказывались порой не в самых шикарных местах. Я не сделала этого потому, что в жизни не писала ничего на стенах. Но я сказала Марте, что сделала это, тем самым немного успокоив ее гнев. Она смеялась, думая о ночах, проведенных девушкой до того, как она сменила свой номер, обо всех непристойностях, которые ей говорили. Они бы немного лишили ее спокойствия, которого она не теряла даже при упоминании о скорой смерти Дэвида.

Потом мы отправились на север, чтобы повидаться с Дженет. Марта даже планировала похитить ее сына. Пережить с этим маленьким мальчиком то, что она пережила с Дэвидом. Все понять и исправить. Я была не против: раз у нее отняли сына, то мы вернем ей другого, как раз в том возрасте, что был Дэвид — с завитками на лбу и дипломом, перевязанным красной лентой, в руках. Ничего сложного. Мы подстерегли мальчика на выходе из школы и пошли следом. Вдруг он признал Марту и окликнул ее: «Бабушка!» Все шло как по маслу, но ребенок человека, совершившего гнусный поступок, становится для вас невыносим. Похищение длилось лишь с обеда до вечера, в то время, которое принято убивать в больших магазинах, поднимаясь и спускаясь по эскалатору, угощая ребенка гигантским мороженым с флажком, воткнутым на самый верх, среди шоколадных вафелек. Все закончилось тем, что мы попросили его отвести нас к нему домой.

Мы увидели ее через окно: худую, нервную, перебирающую бусины ожерелья. Вначале она устремилась к сыну, потом, подняв голову, стала мертвенно-бледной, я даже не припомню, чтобы раньше видела у кого-то в глазах такой страх. Что, по ее мнению, мы могли сделать с маленьким мальчиком? Убить его? Каким образом? И бросить тело? В какую речку? Потребовать выкуп? Все это читалось в ее глазах. Единственное, чего она не понимала: почему мы его ей вернули. Несомненное доказательство того, что она бы так не поступила. Он сообщил ей, что провел чудесный день, и в доказательство показал маленькие пластмассовые фигурки и флаг, которые свидетельствовали о внушительных размерах купленного ему мороженого. Она благодарила нас, едва не ползая на коленях. Если бы мы захотели, она лобызала бы нам руки и вылизывала бы башмаки. Только вот на следующий день в наш мотель прибыли полицейские, которые потребовали нас покинуть Джи Таун и никогда больше не преследовать свидетеля обвинения. Мы развернулись и поехали туда, откуда прибыли — на юг, а по дороге заглянули в знаковый для нас Ричмонд. Отправились в Музей современного искусства, охраняемый статуями генералов. На первом этаже располагалась выставка, посвященная Египту, и там околачивалась целая толпа детишек, на втором же никого не было — там была представлена мебель в стиле арт-деко. Мы поднялись в ресторан, на последний этаж, чтобы немного перекусить. Мы ожидали появления матери Кэндис, хотели увидеть ее активной, оживленной, деятельной директрисой музея, а не угнетенной mater dolorosa — роль, которую ей посоветовали адвокаты и судья. Ее боль проникала присяжным в самое сердце, и даже мы сами склонялись к состраданию, которое заставило бы нас буквально задушить Дэвида собственными руками, будь у нас хотя бы малейшее сомнение в его невиновности. Мы хотели убедиться, что все проходит, даже боль матери погибшей девушки. Марте нужны были доказательства, что после смерти ребенка жизнь не прекращается. Она сказала: «Я хочу посмотреть, какого цвета у нее платье, чтобы купить такое же». Но в ресторане отказались нас обслуживать, так как мы не были членами общества друзей музея.