Поль Констан - Мед и лед

Затем мы двинули в Норфолк и прямо на въезде в город свернули под прямым углом в Роузбад. Марта не знала, что раньше я каждое воскресенье гуляла здесь с собакой. Я все показала Марте: озеро, статую юной Роуз, преподавательское кладбище. Мы зашли в конный клуб, куда студентки приходят покататься на лошадях. И вот в глубине леса, в самом красивом месте, там, где я всегда спускала пса и тот бегал, внюхиваясь в запахи животных, мы обнаружили дом судьи. Дом невероятной архитектуры, словно он был продолжением деревьев, разделявших его на этажи и комнаты. Доказательство сделки судьи Эдварда было запечатлено здесь, среди роузбадского леса, оно будто впилось в кору деревьев.

Мы даже зашли позавтракать в ресторан, чтобы побыть среди этих девушек. Двести Кэндис. Ничего общего с Дженет или Сьюзан, другой род человечества. Марту пробила запоздалая дрожь: «И с этими девицами связался Дэвид! Они невыносимы!» Но я все поставила на место. Не попадали же они с неба! Невыносимые, но реальные принцессы курятников, королевы свинарников, инфанты крольчатников, наследницы хлопка и всей остальной мясной, масляной, молочной и бумажной знати. Марта надулась: «Если нужно пятьсот тысяч свиноматок, чтобы достичь такого результата, то каждая из этих девушек такая же редкость, как один изумруд, чтобы найти который, нужно перелопатить тридцать тонн булыжников».

— Даже еще большая редкость, — уточнила я, вспомнив рыжую девушку, — камень молчит, а вот свинья полна жизни, она пуглива, истерична, всегда стремится набить брюхо. А ночью их одолевают кошмары, нужды пятиста тысяч свиноматок, которые вот-вот принесут приплод и уже чувствуют первые спазмы в утробах, первый прилив молока ко всем своим тринадцати грудям. А еще поросята, столько живой плоти, пульсаций, спазмов, крови, молока… и из всего этого родилась одна роузбадская девушка, томная мечтательница, которая считала каждую проглоченную калорию и привносила то, что в ней оставалось плотского, к коллективному «sweet and secret».

— Марта не знала, что такой тип людей существует, — продолжала Розарио. — У нее в голове не укладывалось, как люди могут жить среди такой красоты. Это был другой мир, нигде не описанный, не показанный по телевидению, скрытый от глаз жадных масс. Мы заказали две порции мороженого, такие же огромные, как то, что купили похищенному ребенку. На меню одна из студенток написала свое пожелание: «Пожалуйста, дайте нам йогурты, нам просто необходим кальций!» — «Но он же есть в мороженом!» — сказала Марта. Кальций был также в трех видах молочных напитков, предлагаемых в автоматах: цельное, полуобезжиренное и «ноль процентов». «Им нужно больше кальция, чем всему остальному миру, — сделала вывод Марта, — потому что они должны быть более жесткими».

Затем мы вернулись в Норфолк. Нам нужно было отыскать трех сынков богатых родителей и двенадцать присяжных заседателей. Было чем заняться. Но утром явился полицейский и запретил нам посещать Роузбад и Норфолк, так как наши похождения были запечатлены черным по белому на видеопленках, что свидетельствовало о нашей опасности. Словом, нам было приказано испариться из поля зрения. Уехав, мы будто стали невидимками, стерлись у всех из памяти. Мы были как разгневанные призраки, которые неизменно присутствуют в драме, преследуя настоящих виновников. Чтобы как-то успокоиться, мы подумали, что самое время навестить Дэвида в «Гринливзе».

Я знала дорогу на «Гринливз» и не забыла тот сложный путь, который вел к комнате для свиданий в корпусе смертников, но кроме Роузбада, эта Америка дорог и просторов была мне незнакома. В Канзасе я останавливалась у своей лучшей подруги и практически не выходила из дома, напичканного электроникой, из которого мне было видно лишь сооружение напротив, оказавшееся церковью — его религиозное предназначение я узнала лишь утром на Пасху. Я бы тоже хотела вначале поехать в Джи Таун, потом оказаться в пригороде Нью-Йорка, в Ричмонде, а по пути заглянуть в Вашингтон. Я бы хотела, как они, добраться до Линчбурга и встретить брата Авраама.

Ехать и ехать, все дальше и дальше, посещать каждый день новые места. Всю свою жизнь я хотела вырваться наружу, для чего пересекала континенты, но каждый раз чувствовала себя еще более зажатой в пространстве, чем там, где жила. Самой большой поездкой в конечном счете оказывался путь от аэропорта до дома, который мне предоставляли, а потом про меня забывали до дня моего выступления. Как только я сходила с трапа самолета, не важно, в какой час дня или ночи, то все мои чувства обострялись и я пыталась представить себе, в какую страну попала и что за люди меня окружают. Я оценивала температуру, запахи, ветер, дождь или пыль. Я вглядывалась в асфальтированные автострады и разбитые дороги. Ах! Уж я точно не сожалела, что аэропорт находится далеко от того места, куда меня собирались поселить на время конференции.

Марта и Розарио заставили меня мечтать о путешествии, которое я могла бы совершить в их компании. В этом отчаянном бегстве я бы открыла для себя Америку, о которой мечтала. Если бы я встретилась с ними во время их «карательной экспедиции», я бы уселась на заднее сиденье их джипа, положив локти на спинки их кресел, вжавшись коленями в пространство между ними и превратившись с ними в единое целое. Продолжая их слушать, я бы не сводила глаз с дороги, стараясь запомнить каждую мелочь, ухватить все вокруг, даже то, что от меня попытались бы скрыть. Я бы выходила из машины лишь на заправках, которые знала уже очень хорошо, так как каждый день мы посещали заправку в Нэгз Хед. На автозаправках можно жить, есть, спать, умываться. Запах бензина и масла меня не беспокоит.

Ночью я спала бы, свернувшись калачиком на заднем сиденье, и ни за что не испугалась бы, если бы какой-нибудь полицейский ранним утром заглянул вовнутрь через стекло. Для меня было бы удивительно, если бы среди незнакомых пейзажей и нескончаемых дорог невесть откуда взявшаяся дикая индейка в своем неуклюжем и тяжелом полете вдруг разбилась о лобовое стекло. Она бы повредила капот и оставила вмятину, которую Марта с Розарио не стали бы выправлять.

На обочинах я разглядывала бы всякую живность, которую дорога заставляет возвращаться в лес и по которой можно судить о дикой фауне: раздавленный енот, парализованная жаба, козодои с мокрыми глазами. Возможно, под прикрытием несчастных случаев происходит массовое убийство ланей и кабанов, когда их рыжие и черные туши давят и полосуют бамперы грузовиков. А вон там дальше, в просеке строевого леса, виднеется большая серая надменная цапля с длинным хохолком, сбившимся назад, как шевелюра на ветру.

Конечно, я бы хотела увидеть Сьюзан, Дженет, мать Кэндис, которые тоже часть этой истории и которых я, не будучи с ними знакома, была вынуждена додумывать. Я охотно наблюдала бы за сыном Дженет во время его «похищения». Взяв его за руку, я бы получила другой конец ниточки истории Дэвида и рассказала бы ее уже иначе. Но я встретила Марту и Розарио в конце их приключений, на исходе поездки, на финишной прямой. И они могли предложить мне лишь то, что оставалось у них от Америки: три недели в мотеле на пляже, перерытом ураганом, да это влажное и душное бабье лето.