Алексей Наст - Чужая зона

Когда Циммерман намекал Сергею о предстоящем задании, уже тогда тому стало понятно, что Василий каким-то краем принадлежал к тайной организации, преследующей собственные цели. Через Василия ФБР и ЦРУ получали доступ к человеку, который руководил организацией. Используя шантаж и подкуп, они с его помощью могли совершать некие манёвры, как отвлекающие российскую политику от мировых проблем, так и приносящие прямой технологический урон науке и обороноспособности.

Вытянув из Василия необходимую информацию, его можно было убить. Но сейчас контакт мог поддерживаться только с его помощью. К тому же после задержания, выполненного местными властями в Индокитае, российские СМИ устроили всемирную истерию вокруг «незаконного» задержания. Это была вторая информационная битва, которую выиграли русские. Первая победа была в 2008-м, когда мировые СМИ не смогли убедить людей в том, что Грузия является жертвой агрессии. В настоящее время смерть Василия могла вызвать очень сильный политический резонанс. Из поля тихих игр спецслужб дело Василия перекочевало в русло «улыбчивых» межгосударственных интриг. Вот почему на таком фоне ФБР требовалось громкое разоблачение очередной операции русской СВР.

Сергей долго отлёживался в лазарете после сеансов мозготерапии. Когда его перевели в общую камеру, он был ещё очень слаб.

Его сокамерником оказался спокойный латинос, лет сорока пяти, подтянутый, натренированный, с крепкими мускулами и с покрытыми татуировками руками. Сергею он показался соглядатаем ФБР. Но латинос большую часть времени отмалчивался, а Сергей не собирался проводить душевные беседы.

Сергей не обнаружил Василия среди заключённых своего сектора, поэтому контакт мог произойти только во время прогулок, когда всех заключённых выгоняли на тюремный двор.

Пароля у Сергея до сих пор не было. К нему неторопливо присматривались другие заключённые, но явных наездов ещё не было. То ли другие тоже видели в латиносе, сокамернике Сергея, агента ФБР и заодно опасались общаться с Сергеем. К тому же охрана тоже следила за Сергеем во все глаза – он постоянно чувствовал на себе взгляды хмурых охранников с помповыми ружьями.

Сергей издали наблюдал за Василием. Тот осунулся, еле передвигал ноги в мощных, грубых ботинках (Сергей не исключал, что ему провели те же сеансы мозготерапии, которые проходил сам, только поступив в тюрьму). Василий смотрел куда-то поверх голов, постоянно пребывая в одиночестве…

Время шло, а возможности для контакта не было, так как Сергей не имел пароля и поэтому предпочитал бесполезным действиям пассивное ожидание. Ему оставалось только твердить про себя слова старой песенки: «Подождём мою маму!»

– Подождём. – Сергей фыркнул. – Твою мать.

– Что ты сказал? – оживился латинос. Он, как рыба-прилипала, всегда был рядом…

Сергей, взглянув на него через плечо, раздраженно буркнул:

– Ничего. Сам с собой говорю, – и продолжил наблюдение за бродящим бесцельно по двору Василием.

– Это плохо. Начнёшь сам с собой говорить – с ума сойдёшь, – заявил латинос. – Ты со мной говори. Тебе плохо – мне говори. Человек должен слушать. А будешь говорить сам себе – сойдёшь с ума.

– Хорошо.

– Что?

– Буду говорить тебе. Потом.

Сомнений у Сергея теперь не оставалось: латинос – соглядатай.

Сергей снова уставился на понурую фигуру Василия.

Сергей сидел перед телевизором и смотрел решающий матч по футболу. Наши играли с португальцами.

Сергей ненавидел футболистов за то, что они обманывают надежды болельщиков… Им такие деньги платят, а они…

– Папа! Па-па!

Сергей очнулся, забылся перед телевизором накануне, изрядно пива нахлебался. А им с сыном идти на рыбалку.

Уже светало. Пятый час утра.

– Сынок, ты как сам так рано проснулся?

Сергей погладил сына по руке. Он еще маленький, десятилетний. Сын испуганно указал за спину Сергея:

– Папа, там твой будильник зазвонил.

– Будильник? – удивился Сергей.

– Бж-бж! Бж-бж!

– Какой будильник? – удивился Сергей. Они были на даче, до реки – шагать метров пятьсот. Будильника в домике быть не могло.

– Сынок, какой будильник? – спросил Сергей.

– Тот!

Разболелась голова.

Сергей вернулся в реальность.

Решётчатые двери камеры с лязгом отошли в сторону.

Новый день.

Америка.

Зона.

– А-а-а-а!!! – заорал Сергей что есть силы, не отрывая лица от тонкой подушки и не пытаясь подняться с лежанки.

– Насильник, ты что?! – Латинос легонько толкнул его в плечо (из-за вменяемой статьи все звали теперь Сергея неприятным прозвищем Насильник).

Сергей затих, но не поднимался.

– Давай-ка, Насильник, вставай. Пора на утреннюю перекличку!

– Не хочу, – отозвался Сергей по-русски.

– Что сказал? – Латинос нагнулся к самому лицу Сергея. – Скажи по-нашему, Насильник!

Сергей поднял голову с подушки и сказал снова по-русски:

– Не хочу!

– Что?

– На х… пошёл!

Всё умиление ото сна исчезло. Реальность победила, а так хотелось остаться во сне… Мозг ещё помнил его фрагменты… Хотелось зацепить мелкие моменты, какие-то детали… Там всё было реально, до самых мелочей… Там тоже жизнь… Почему не уйти туда навсегда, в ту жизнь?

Но всё ушло в пустоту.

Разум готов был к борьбе. Сергей улыбнулся сокамернику:

– Что с тобой? Испугался?

– Я не испугался. Я знаю русский язык! – Латинос походил на сумасшедшего. – Я тоже русский!

– Рад за тебя, – спокойно отозвался Сергей, вставая с лежанки. – Пойдём на перекличку, а то нам здорово попадёт!

Латинос, улыбаясь, вдруг панибратски обхватил Сергея за плечи:

– Друг!

Сергей, злясь, скинул его руку.

– Без рук! Мы не друзья!

– Почему?

– Мы плохо знаем друг друга. Чтобы подружиться – нужно время.

– О-о-о! – Латинос, улыбаясь, отодвинулся от Сергея. – Я нормальный парень. Привыкай ко мне, Насильник, и мы станем друзьями! Будем держаться друг за друга – не пропадём! Здешний держало Консуэло не даст нас в обиду!

«Идиот!» – подумал Сергей. Как было хорошо во сне и как ужасно здесь, наяву…

– Э-э-э! – заорали с внешнего коридора заключённые, вышедшие из своих камер на утреннюю перекличку. – Э-э, русские! Выходи на перекличку!

Латинос просиял, услышав, что он тоже теперь «русский». Сергей, выходя вслед за «новым русским», думал о том, что Бог поступил несправедливо, определив его в эту американскую клоаку.

«За что, Господи?» – спрашивал он.