Леонид Звмятин - Смерть приходит в розовом

Приходила и крепла надежда, что не все так черно, как рисовало воображение, и я вновь готовился встать на защиту супруги. Но следом сознание отравляли противоположные чувства, равновесие нарушалось, и так до самого утра.

К начальству я не пошел, оно само пожелало видеть меня. Заходя в кабинет полковника, я уже догадывался, о чем пойдет разговор.

— Ну что, отличился вчера? — сурово встретил меня начальник районного отдела милиции, показывая рукой на стул.

— Поступил как всякий нормальный мужчина.

— Ты что, на самом деле стрелял в него?

— Да я не о том, — в присутствии высокого чина позволил себе досадливо махнуть рукой. — Я о другом.

И пусть не хотелось, но пришлось все с подробностями выложить «отцу родному», иначе не понял бы.

Полковник после моего невеселого рассказа сочувственно покивал и сделал резюме:

— Мой батя, трезвенник и однолюб, говаривал так: «Баба — что лошадь: ослабь вожжи — завезет в чащу». Выходит, ослабил ты вожжи.

— Выходит, так, — согласился я.

— И что намерен дальше делать?

— Попробую убийцу настоящего отыскать, — выдал я желаемое.

— Ты, Шустов, — посуровел полковник голосом, — в это дело не лезь. Навредишь только себе и супруге. Своими занимайся.

— А что, можно своими заниматься? — не поверил я.

— А чего нельзя-то. Обвинение тебе не предъявлено, ты вроде как свидетель с подпиской о невыезде.

— Разрешите идти? — я поднялся со стула.

— Иди. Хотя погоди, — остановил он меня, уже было подходившего к двери. — Совет дам. С женой одним махом все не руби, не по-божески это — оставлять человека в беде, прояви великодушие. Сходи на свиданку, я устрою.

— Хорошо, — послушно согласился я, как будто это был не совет, а приказ, не подлежащий обсуждению.

Полковник обещание сдержал, и я получил доступ в следственный изолятор в тот же день.

Нас оставили одних, предупредив о продолжительности свидания. Татьяна сидела напротив меня с опущенной головой, осунувшаяся, подурневшая, потерявшая большую часть своей привлекательности. И наша встреча сейчас походила не на свидание двух некогда любящих сердец, а скорее напоминала пытку, где было неясно, кто жертва, а кто палач.

Я принес с собой одежду и еду. Выложил все перед ней.

— Вот, — прозвучало в камере первое слово.

— Спасибо, — тихо поблагодарила она и всхлипнула. Слезы закапали на стол, и она стирала их с поверхности ладонью.

Жалость достигла моего сердца, но не вызвала никаких внешних проявлений: я так и не коснулся ее руки, не погладил по голове, не произнес слов успокоения. Но все равно необходимо что-то говорить, выяснять, а то становится слишком гнетуще.

— Ты и на самом деле не видела, кто стрелял? — спросил я.

Всхлипы прекратились, Татьяна подняла на меня глаза, полные слез, и помотала головой.

— Но выстрел слышала близко?

— Да, у меня даже ухо заложило, — сообщила она подробность кротким голосом, так и призывающим к прощению.

— В розовых платьях вы были втроем?

— Да, Тамара, Света и я.

— А кто те двое, мужчина и женщина?

— Они приехали чуть позже и без приглашения, просто хотели поздравить его.

— И чем-то нарушили ваше торжество и ритуал посвящения тебя в фаворитки.

— Прости меня, — Татьяна опустила голову. — Я плохо себя вела. Я недостойна тебя.

О, эти фразы вместо великодушия вызвали во мне прилив негодования, и я еле сдерживал себя, чтобы не накричать.

— Я сюда пришел не для того, чтобы выяснять, кто из нас выглядит достойнее. Если бы не обстоятельства, ты и сейчас порхала бы бабочкой, коллекционируя комплименты, которые, в общем-то, нужны лишь для того, чтобы овладеть твоим телом.

— Между нами почти ничего не было! — заклинающе воскликнула она.

— О, как вы нравственно устойчивы, мадам! — с ехидством произнес я. — Если бы не выстрел, то прелюбодеяние совершилось бы. Что ж, воздадим хвалу убийце, предотвратившему один тяжкий грех другим, более тяжким.

На мой издевательский тон Татьяна покорно и умоляюще проговорила:

— Ты можешь ненавидеть меня и будешь прав, но прошу, посоветуй, что мне делать?

Она с мольбой смотрела на меня, как на последнюю надежду, но это не поубавило гнева в моем сердце.

— А мне что делать? — с горечью выпалил я. — Идти к ветеринару пилить рога, что ты наставила?

— Да, тебе сейчас труднее, нежели мне, — не возражала она дрогнувшим голосом и неуверенно продолжила: — А чтобы стало чуточку полегче, давай сделаем навстречу друг другу хотя бы по шагу. У меня нет никого, кроме тебя, и осознаешь это только в беде.

— Не представляю, как будет выглядеть шаг с твоей стороны, — с сарказмом продолжил я, — но интересно знать, что ты хочешь в первую очередь от меня?

— Прощения не жду, — с грустью проговорила она. — Но хотя бы избавь меня от клейма убийцы, найди, кто это сделал на самом деле.

— Но не ты ли сомневалась в моих способностях и всегда подчеркивала перед подругами, что из меня сыщик — как из твоей бабушки балерина.

— Прости, но я говорила шутя.

— Ну что ж, шутя говорила, шутя любила, шутя жила, вот и дошутилась.

— Позаботься хотя бы о сыне и не говори ему пока, где я нахожусь.

— Лгать не буду, — отрезал я. — А сына не брошу. Не в пример некоторым, на ужимки и комплименты противоположного пола не покупаюсь.

— Всегда знала: ты у меня самый верный.

— Я же сказал: не покупаюсь.

— Ну вот и поговорили. Прощай! — в ее глазах безысходная тоска, когда человеку все равно, какой грядет конец, лишь бы он скорее наступил. Именно увиденное во взгляде супруги пробило, словно острой стрелой, каменное равнодушие, достигло души и вызвало сочувствие.

— Ты, в общем, держись. Постараюсь, что в моих силах, — заговорил я нескладно и провел рукой по ее волосам.

Этот жест жалости словно пробудил Татьяну: она с каким-то отчаянием схватила мою руку, зацеловала ее, приникла щекой. Без сострадания уже нельзя было смотреть. Без настоящего сострадания.

Я сидел за кухонным столом. Передо мной пустая бутылка из-под вина, пустой фужер, но алкоголь не давал толики того расслабления, которого хотелось бы. В голове все те же невеселые мысли, все те же метания из стороны в сторону. В который раз силой воображения пытался воссоздать возможную картину преступления, но стоило лишь представить находившегося у ног моей жены мужчину, ласкающего ее, как все на этом обрывалось, в душу проникало мучительное чувство ревности. Какую же надобно иметь силу воли, чтобы сделаться беспристрастным, как бы смотрящим на происшедшее с позиции стороннего наблюдателя. Я промучился до самого утра. Не спал, а впадал в забытье на десяток-другой минут, ворочался, словно подо мной была не мягкая постель, а топчан с торчащими в нем гвоздями. Но именно бессонная ночь не только притупила остроту эмоций и сделала меня безразличнее, но и дала моему уставшему мозгу возможность поразмышлять над сутью преступления, безо всяких там всплесков гнева, мешающих поиску истины.