Жорж Сименон - Мегрэ напуган

— Зайдете?

Мегрэ отказался.

— Не стоит будить твою матушку.

— Она не спит. Никогда не ложится, пока я не вернусь домой.

— Увидимся завтра утром.

— Здесь?

— Я загляну во Дворец правосудия.

— Прежде чем лечь, я ещё должен кое-кому позвонить. Вдруг что новое обнаружили?

— Доброй ночи, Шабо.

— И вам тоже, Мегрэ и Ален, всего хорошего.

Они пожали друг другу руки. Скрип в замочной скважине, и спустя мгновение дверь захлопнулась.

— Можно я провожу вас до гостиницы?

На улице — ни души, только они вдвоем. У Мегрэ молнией мелькнуло видение: доктор выхватывает из кармана нечто вроде обрезка свинцовой трубы или разводного ключа и обрушивает его на голову комиссара.

— Охотно пройдусь с вами.

Некоторое время они шли молча. Ален никак не решался заговорить. А преодолев робость, начал с вопроса:

— И что вы об этом думаете?

— О чем?

— О моем отце?

Что мог бы ответить ему Мегрэ? Для него представлял интерес сам факт постановки доктором этого вопроса и то, что тот навязался им в попутчики исключительно ради того, чтобы задать его.

— Не думаю, что ему счастливо живется, — все же в полголоса заметил комиссар, впрочем, без особой в том убежденности.

— Неужели есть люди, довольные своим существованием?

— Бывает, хотя бы на какое-то время. А вы что, горе мыкаете, месье Верну?

— Я не в счет.

— Однако и вы стараетесь взять от жизни свою толику радостей.

Выпуклые глаза уставились на комиссара.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ничего. Могу сформулировать иначе, если вам так хочется: абсолютно несчастных людей нет. Всякий так и норовит за что-нибудь да уцепиться и создать для себя какую-нибудь разновидность благоденствия.

— Вы осознаете, что это значит?

И добавил, не дождавшись ответа:

— Знаете ли вы, что именно в результате такого вот рода поисков, так сказать, компенсации неблагополучия, попыток несмотря ни на что все же поймать за хвост птицу счастья, и рождаются всевозможные мании и зачастую возникает неуравновешенность психического состояния? Посетители кафе «У почты», потягивающие сейчас вино и играющие в карты, пытаются убедить самих себя в том, что находят в этом удовольствие.

— А вы?

— Не понимаю, о чем вы?

— Разве вы не ищете для себя аналогичных возмещений или, как вы говорите, «компенсаций»?

На этот раз Ален забеспокоился, заподозрил, что Мегрэ знает больше, чем говорит, и застыл в нерешительности: стоит ли ему и дальше углублять разговор.

— Решитесь ли вы, к примеру, отправиться сегодня вечером в район казарм?

Комиссар спросил это скорее из жалости, дабы избавить Алена от его сомнений.

— Вы в курсе?

— Да.

— С ней говорили?

— Долго.

— И что она вам рассказала?

— Все.

— Я неправ?

— Не мне вас судить. Ведь вы сами заговорили об инстинктивном стремлении людей чем-то заменить неудовлетворенность бытием. А как насчет компенсаций у вашего отца?

Они понизили голоса, благо уже подошли к открытой двери отеля, в холле которого горела лишь одна зажженная лампа.

— Почему притихли?

— Потому, что не знаю ответа на этот вопрос.

— Не заводит ли он интрижки на стороне?

— В Фонтенэ точно нет. Слишком он всем известен, и его похождения сразу бы выплыли наружу.

— А вы? О вашем романе знают?

— Нет. Со мной дело обстоит иначе. Не исключено, что во время поездок в Париж или Бордо отец позволяет себе поразвлечься.

Он прошептал для самого себя:

— Бедный отец!

Мегрэ удивленно взглянул на него.

— Вы его любите?

Ален стыдливо признался:

— Во всяком случае мне его жалко.

— И так было всегда?

— Еще хуже. Сейчас мать и тетка слегка успокоились.

— В чем они его упрекают?

— В том, что он простолюдин, сын скототорговца, пьянствовавшего в деревенских кабаках. Курсоны так и не смогли простить ему, что стали в нем нуждаться, понимаете? А во времена старого Курсона ситуация была ещё тяжелее, ибо был более несносным и грубым, чем его дочери и сын Робер. И до самой кончины отца все Курсоны будут относиться к нему оскорбительно за то, что живут исключительно его щедротами.

— А как обращаются с вами?

— Как с Верну. И моя жена, дочь виконта де Кадёй, выступает с ними в союзе.

— Сегодня вечером вы намеревались мне сообщить именно об этом?

— Не знаю.

— Может, хотели поговорить об отце?

— Мне желательно было узнать ваше мнение о нем.

— А не были ли главным образом озабочены тем, чтобы выяснить, не разузнал ли я о существовании Луизы Сабати?

— Кстати, а как вы вышли на нее?

— Через анонимку.

— Следователь знает? А полиция?

— Их это не колышет.

— Но они займутся этим?

— Нет, если достаточно быстро выявят убийцу. Письмо-наводка у меня в кармане. О встрече с Луизой я Шабо не сообщал.

— Почему?

— Ибо не считаю, что на нынешнем этапе расследования эти факты представляют интерес.

— Она тут не при чем.

— Послушайте, месье Верну…

— Да.

— Сколько вам лет?

— Тридцать шесть.

— Когда закончили учебу?

— В двадцать пять я ушел с медицинского факультета, после чего проработал ещё пару годков интерном в больнице Святой Анны.

— Вы никогда не пытались жить самостоятельно?

Вопрос комиссара его заметно обескуражил.

— Не хотите отвечать?

— Нечего сказать. Вы все равно не поймете.

— Не хватает духа?

— Так и знал, что вы расцените это подобным образом.

— Ну не вернулись же вы в Фонтенэ-ле-Конт ради защиты отца?

— Видите ли, все проще и одновременно сложнее. Просто однажды я приехал сюда на несколько недель, чтобы отдохнуть.

— И застряли?

— Да.

— Слабоволие?

— Если хотите. Хотя было бы неточно объяснить происшедшее только этим.

— У вас сложилось впечатление, что поступить иначе было невозможно?

Ален предпочел тему.

— Как поживает Луиза?

— Думаю, как всегда.

— Не обеспокоена?

— А вы давно с ней не виделись?

— Уже два дня. Вчера вечером я ведь направлялся не к другу, а к ней. А после случившегося уже не решился продолжать путь. Сегодня тоже. Этим вечером обстановка ещё более ухудшилась с появлением патрулей. Теперь понимаете, почему уже после первого убийства общественное мнение обрушилось на нас?

— Я частенько отмечал подобный феномен.

— Но почему они набросились на нашу семью?

— Кого, по-вашему, они подозревают? Вашего отца или вас?

— Им безразлично, лишь бы это был кто-то из нас. В равной мере их устроила бы и моя мать, как, впрочем, и тетка.

Они вынуждено прервали беседу, так как послышались шаги. То были два человека с повязками на рукавах, в руках — дубинки; проходя мимо, они внимательно их осмотрели. Один даже направил в их сторону луч карманного фонарика и, удаляясь, громко пояснил своему спутнику: