Андрей Измайлов - Белый ферзь

— Инна Валентиновна в командировке, — доложился предпенсионный очкарь. — Вы хотели ей оставить? — и как-то слишком поспешно протянул руку к пеналу. Глаз наметанный, востоковедческий: японская-азиатская штучка, не вчерашних лет.

Колчин непринужденно увел пустой пенал из зоны досягаемости очкаря:

— А когда она?.. — огорчился в разумных пределах: вот ведь запинка!

— Вы знаете, у нас такая система… — словоохотливо зачастил очкарь, явно засиделся в вынужденном безмолвии. — Командировка — пожалуйста! Но — за свой счет. У института денег нет. Меня три года подряд Пекин приглашает, а я тридцать три года никуда не выезжал. А теперь меня три года подряд Пекин приглашает, институт говорит: пожалуйста, но за свой счет. Откуда у меня такой счет?! Вы знаете, сколько сейчас получает старший науч…

— Спасибо, — мягко перебил Колчин. — А куда она, не знаете? Когда вернется?

— Я только два дня как из больницы, извините. На обследовании… Нечего там обследовать, я сам знаю, что у меня! Они мне только через две недели говорят: у вас знаете что? Я и так знаю. Помочь все равно ничем не могут — того нет, сего нет, ничего нет. В Пекине, кстати, я бы и курс прошел, восточная медицина, она…

— Спасибо, — мягко перебил Колчин. — А кто может знать?

— …Она не случайно — тысячелетия! Она может не только знать, но и лечить! Но за свой счет — это, извините меня…

— Спасибо, — твердо перебил Колчин. — Значит, Инна Валентиновна… — и сделал паузу в смысле: вы подсказать не можете, и никто не может, а если кто-то может, то кто, черт побери!

Предпенсионный очкарь развел руками и возвел очи горе: увы-увы!

— Спасибо, — попрощался Колчин.

— А это вы можете ей оставить! — оказал любезность очкарь. Лысина зарделась, наверно, так его предпенсионный организм отреагировал на возможную перспективу обследовать-полюбопытствовать: чего там такое?! Предвкушение!

— Спасибо, — вежливо отказал в любезности Колчин. Ого! Того и гляди, самого лишат личного-кровного. — Спасибо… Откуда здесь можно позвонить?

Отозвался плотный баритон. Признак одной из самых высоких иерархических ступеней карьерной лестницы.

До известного порога, сколь бы ни пыжился коммерсант — красный директор — политик, на телефонные звонки отвечает гермафродитически, с придыханиями, голос ночной «Европы плюс», то есть в воображении — длинноногое, полу доступное, ломкое или пышное (в зависимости от пристрастий абонента): «Простите, кто его спрашивает?» И это — верх карьеры, потолок — для многих и многих.

И есть иной уровень, повыше, запотолочный, — когда на звонок отвечает плотный, очень и очень мужской баритон (то есть в воображении — чуток мордатое, в хорошем, но однообразном костюме, с верхней незастегивающейся пуговицей рубашки, что скрывает чуток отпущенный узел галстука, а под мышкой… определенно вздутие наблюдалось бы, если б не спецпокрой костюма): «Приемная». И выжидающе… Никаких «кто его спрашивает?», никаких придыханий — это у того, кто звонит, должно заранее перехватывать дыхание, должно заранее отыскаться и отрепетироваться представление самого себя, чтоб соединили, чтоб допустили к высокопоставленному уху.

Кем по сути является Валя, то бишь, пардон, Валентин Палыч Дробязго, в ежедневном раскладываемом и смешиваемом пасьянсе — Колчину было, честно говоря, как до звезды дверца.

Дробязго не был в звании вице, полпреда, наместника президента… на местах. Он пользовал укромную формулировку — консультант. Вечный второй, к тому же тишайший, — не худшая, а то и лучшая фигура в большой политике. И первый спокоен — второй-то, он вечно второй, не претендует на самую-самую вершину. И третьи-четвертые-дцатые — три, четыре, дцать раз подумают, надо ли предпринимать хотя бы попытку спихнуть второго — он же ВЕЧНЫЙ второй, пусть и числится в табели о рангах за номером трехзначным. Если неприятель не сдается… с ним надо договариваться.

В общем, дело ясное, что дело темное. На то она и политика.

В политику Колчин зарекся соваться по определению. Как с православием: оно (она) существует помимо меня, я существую помимо него (нее).

Приемы, допустимые в политике, и приемы, допустимые в Косики-каратэ, — взаимоисключаемы. (Например, в Косики-каратэ нельзя бить в затылок…) Но у них с Валей Дробязго пути непересекаемые. Не зовет же Колчин тестя поразмяться вместе с собой в зал, жирок скинуть (хотя Валя как раз, может быть, и не прочь, но у него, у Вали, свои массажисты, свои коучи, чтоб поддерживать Валентина Палыча в форме, — жирка у Дробязго не было как не было, сухощав, сухощав), так же, как Валя не пытается ткнуть зятя в политику, хотя, может быть, само напрашивалось — престижная профессорская семья, комсорг курса, потом парторг факультета, прочие достоинства при нем, при Колчине.

Дороги, которые мы выбираем.

Колчин выбрал.

И Дробязго выбрал.

У них разные дороги. Параллельные, но непересекающиеся, разве что изредка смыкающиеся (Инна, как-никак!).

Каждый — профессионал в своем.

Наконец-то и в этой стране стал цениться профессионализм, не важно, в какой области. И потому — каждому свое.

Колчин — лучший среди равных. Но это честное соперничество, это ЕДИНОборства.

Дробязго — лучший среди равных, не-ет, не так, равный среди лучших. Все равны, но некоторые равней.

Колчин не исключал ситуации, при которой Валя таки превратится из вечного второго в… первого. В конце концов, одного из российских самодержцев так и прозвали Тишайшим. Это никак не отражалось на градусе их взаимоотношений — вполне дружелюбных, даже дружеских. Приязнь между тестем и зятем столь же хрестоматийна, сколь неприязнь между свекровью и снохой. Только сыновней почтительности — Сяо — Колчин, само собой, никак не выражал перед Валей. Смешно было бы! Разница в возрасте — десять лет, конфликт отцов и детей их не затронул никаким боком. Когда за тридцать, десятилетняя разница нивелируется — считай, ровесники. В частности, когда Инна впервые свела их лицом к лицу:

— Валентин Палыч! — вальяжно представился Дробязго.

— Юрий Дмитриевич! — ответствовал Колчин с соответствующей интонацией.

— Приятно! — сказал Дробязго. — Юра, дочь посвятила меня в… твои с ней отношения, и…

— Взаимно! — сказал Колчин. — Валя, не знаю, во что она тебя посвятила. Она — моя жена, остальное — формальности.

У Дробязго хватило бы ума сообразить и напыжиться, переступить на прежнего «Юрия Дмитриевича, если уж — Валентин Палыч». Но для этого не нужно большого ума, достаточно ума государственного. Мало ли, что ты в перспективе станешь или не станешь из второго первым! Колчин уже стал первым в своей сфере приложения немалых сил. У каждого свой, срамно сказать, Бай-Хуй, как именуется та самая гипотетическая дырочка в темени, которая ловит из космоса информацию. Информацию — в соответствии с интересами…