Ирина Измайлова - Всадники «Фортуны»

Кортес взял сигару, отрезал кончик и щелкнул золотой зажигалкой.

— Эмма Висконти была не ангел, — проговорил он. — Но даже если она и пошла на преступление, то какое к этому отношение имею я? Как вы можете думать, что я пытался убить ведущего гонщика своей команды? Самого «великого Лорни»? Человека, который сделал «Лароссу» лучшей командой мира, а наши машины — самыми знаменитыми на мировом рынке! По-вашему, я — полный идиот?! И кто, кроме абсолютных кретинов, сможет вам в этом поверить?

— Вот и я вначале думала то же самое! — Айрин усмехнулась. — И я не могла поверить, что такое возможно. А на самом деле все просто. Просто до тошноты.

На столе мелодично запел телефон. Кортес взял трубку.

— Алло! Да. Доброе утро. А что ты… Что? И сейчас здесь. Как-как? Да что тебе взбрело?..

Он осекся, скорее всего, его попросту перебили. Лицо аргентинца странно напряглось. Полминуты он, искривив свой голливудский рот и уставившись в стол немигающими глазами, слушал, затем медленно опустил трубку на рычаг. Айрин готова была поклясться: тот, кто звонил Кортесу, первым дал отбой.

После встречи с Дейлом Даниэль и в самом деле спал сном младенца. Впрочем, это было не только результатом разговора — действовала многолетняя, сознательно выработанная привычка. С помощью специальных дыхательных упражнений он успокаивал сердцебиение, затем делал гимнастику для мыщц спины, ног, для позвоночника, так что в конце концов его тело становилось мягким и расслабленным.

В последние дни, в период дикого, противоестественного напряжения и непрерывных срывов, эта вечерняя система работала скверно: Лоринг ловил себя на том, что засыпает куда дольше, чем обычно, и спит неровно, то и дело просыпаясь. Сны чередовались, как в калейдоскопе, оставляя после себя смутную тревогу и глухое сомнение — снилось или было?

В этот вечер все прошло нормально. Потрясение и ликование, вызванные нежданным воскрешением любимого гонщика, словно взорвали его нервы, но взрыв очень быстро сменился ощущением спокойного, упрямого торжества. Теперь пускай кто угодно строит свои козни, пускай какая угодно опасность ожидает впереди! Если было возможно такое чудо, значит — зло, даже прекрасно вооруженное, можно одолеть. Можно и нужно! Теперь он просто не имеет права ни сдаться, ни погибнуть. Победа нужна уже не только и не столько ему!

Он спал до восьми, затем поднялся. Пробежался по тренажерной дорожке, минут десять простоял под душем, чередуя ледяные струи с горячими, затем выпил чашку крепкого чая с крохотным стаканчиком густых сливок. Пустой желудок и по возможности пустая голова… С головой, кажется, не выходит. Ну да и Бог с ней! В момент старта она поведет себя, как надо. Смешно бывает слышать из года в год задаваемый журналистами вопрос: «Что вы чувствуете непосредственно перед стартом?» И ведь не верят, когда он совершенно честно отвечает: «Ничего. Я настолько сконцентрирован, что ничто уже не трогает и не волнует. И никаких чувств». Пусть не верят! Он говорит правду.

До Килбурна Даниэль доехал удивительно быстро. Обычно в дни гонок движение на шоссе густеет, и приходится идти на небольшой скорости. Машин было много и в это утро, однако они, казалось, тоже устроили гонки: неслись так, будто зрители боялись опоздать. Да! Гран-при Великобритании вызвал сумасшедший интерес к «Фортуне» даже у тех, кто обычно воспринимал ее спокойно. Поэтому местные ликуют, что нынче Гран-при Европы проводится здесь же, в Килбурне. Доходы-то какие! Цены на билеты взвинчены вдвое, и никто не отказался их покупать.

Прямо со служебной автостоянки Лоринг направился в боксы. Охранники не удивились: в последние годы это его обязательный ритуал: перед тем как готовиться к заезду, зайти и поздороваться со своим болидом. Иные даже дразнили Даниэля фетишистом. Он только пожимал плечами. Какой там фетишизм! Просто эта рыжая машина вскоре на час с лишним станет продолжением его плоти, будет ощущать биение его сердца, выдыхать воздух, вобранный в его легкие. В ее стремительном теле будет заключена его жизнь. И чтобы доверить машине себя, нужно, чтобы и она тебе доверяла. Глупо? Наверное. Он понимал это, но иначе не мог.

В боксах не было ни души. Еще минут пятнадцать — и сюда придут механики, а сейчас даже света никто не включил — только сквозь небольшие верхние оконца сочится утро, а оставшийся с вечера легкий запах машинной смазки так и витает в тускло мерцающей кафелем полутьме.

Болид, как и полагалось, стоял там, где его вчера оставили: в трех метрах от железной шторы, закрывающей выезд. Позади — такая же рыжая машина Веллингтона. Что-что, а ранжир обслуга боксов соблюдает свято (хотя нет ровно никакой разницы, в каком порядке болиды выводят на пит-лейн).

Даниэль подошел к машине и резко, с полушага замер. Сперва он различил только контур свисающей через низкий борт болида руки. Потом, вытянув шею и всмотревшись, увидал тяжело откинутую на спинку пилотского сиденья голову. Мерзкий холод подкатил к сердцу. «Господи, да что же это?! И кто?»

Лоринг стремительно подскочил к машине. Мгновенный полуосознанный страх сменился ужасом — он тотчас узнал лежавшего в болиде человека, хотя голова у того была неестественно вывернута, и лицо скрывалось за встопыренным воротом куртки.

— Грэм?! Грэ-эм!

Гастингс вздрогнул, резко повернул голову. Его лицо казалось каким-то смятым и обиженным. Он сонно моргнул и диким взором уставился на Даниэля. Но уже в следующий миг его глаза прояснились.

— Доброе утро, Дени. Чего орешь?

Лоринг с трудом перевел дыхание.

— Заорешь тут! Знаешь, пока не могу привыкнуть к трупам. А у тебя был видок… Ты что здесь делаешь?

— А ты как думаешь? — Грэм привстал и мучительно сморщился. — Фу, все тело затекло. Неудобная какая штука!

— Штука очень удобная, — возразил Даниэль. — Удобная — чтобы в ней ездить, а не спать. У тебя что, дом сгорел или кровать сперли? Или жена выгнала? Что значит это вопиющее нарушение правил? Сам бы убил любого, кто припрется в боксы ночью.

Гастингс слушал весь этот поток слов, выдохнутых с неимоверным облегчением, а сам растирал занемевшие в полусогнутом положении ноги.

— Убил бы, это точно! Потому и приперся сам. И не ночью, а поздно вечером. И не приперся, а остался. Дай руку, пожалуйста. Вот так. Тьфу! Да я и задницу отсидел! И как ты только гоняешь на тестах по шесть-восемь часов, не вылезая даже при заправке? Ты что, резиновый?

Даниэль смотрел в измученное лицо «дирижера гонки» и все сильнее хмурился. Если уж безупречный Грэм Гастингс нарушает инструкции, совершает такой малообъяснимый поступок, да еще сразу не говорит, в чем дело, значит — дело не просто серьезное, дело прескверное!