Адам Кеннеди - Принцип домино

Он промолчал. В течение минуты Тэгг читал досье, потом спросил:

— Что произошло с доктором Эпплгейтом? Как вы сказали в последний раз, он хотел, чтобы после армии вы получили образование.

— Это правда, он этого хотел, но потом понял, что откусил слишком большой кусок, который ему не прожевать.

— Что вы хотите сказать?

— Ну, прежде всего, мне было двадцать шесть лет. Во-вторых, я только год учился в средней школе. А в-третьих, мое досье в полиции было длиной с вашу руку.

Эпплгейт не знал всего этого до тех пор, пока не привез меня к себе домой, в Оук-Парк — это на западе от Чикаго. Я решил честно рассказать ему все, чтобы потом для него не было неприятных сюрпризов. Он нормально воспринял мои слова, сказал, что ему все равно. Но мне показалось, что у него возникли сомнения — ведь он берет на себя лишний груз. Одно дело служба во Вьетнаме и Японии; но дома, в Оук-Парк, все складывалось иначе. Однажды ночью я услышал, как они препирались с женой в своей спальне. Я не мог расслышать, о чем они спорят, но решил, что из-за меня. Поэтому выждал пару часов, пока они успокоились, а потом тайком выскользнул на улицу и уехал. Недели две я прожил в захудалой гостинице на севере города, а потом увидел в газете объявление Риггинса. Так я попал к нему на работу.

— Вы сказали ему, что сидели в тюрьме?

— Да, сказал.

— Его это не тронуло?

— Кажется, он даже был рад. Если что — у него всегда был против меня козырь.

— Сколько времени вы работали у него?

— Около года. С марта шестьдесят восьмого до февраля шестьдесят девятого года, когда он умер.

— Как он умер?

— В тот день, 27 февраля, я отвез его на машине в Индианополис. Вроде бы он должен был встретить какого-то человека, который ночью прилетал из Денвера. Часов в пять мы остановились в гостинице при аэродроме. Он снял большой номер на втором этаже, а мне досталась комната на том же этаже метров через десять. Он сказал, что я до утра ему не нужен, поэтому я взял машину и решил отдохнуть — часов в семь поехал в центр Индианополиса, зашел поесть, потом отправился в кино. А когда я вернулся в мотель, полиция меня арестовала.

— В бумагах написано, что Риггинс умер от сильной дозы морфия.

— Да. А в его кармане нашли письмо адвокату — он написал, что боится, будто мы с Телмой собираемся убить его; якобы по дороге из Чикаго в машине я проговорился и он начал меня подозревать. В полиции решили, что у нас есть побуждения и поверили в мою вину. Эпплгейта вызвали в суд свидетелем, и он показал, что когда я был в Японии, меня научили делать уколы. Вот так все и вышло. Деваться мне было некуда.

— Вашим защитником был Арнольд Шнейбл из Чикаго?

— Верно.

— Как он построил вашу защиту?

— Он сказал, что Риггинс покончил жизнь самоубийством и пытался приписать это мне.

— Зачем бы Риггинс так поступил?

— Затем, что он был самой настоящей сволочью — он знал о наших с Телмой отношениях, и потом он все равно умирал. У него все внутри прогнило от рака. Лето он бы не пережил. И коль скоро ему предстояло умереть, он прикинул, что может и нас потянуть за собой. Он сделал себе укол, каким-то образом выбросил шприц, вернулся к себе в номер и умер. На этом и строилась наша защита. Но присяжные не поверили. Шнейбл говорил, что если Риггинс поехал в Индианополис встретить знакомого, почему этот человек так и не объявился? Если я убийца, то зачем я поехал в город ужинать и потом пошел в кино? Обвинитель сказал, что я тем самым хотел устроить себе алиби после того, как убил Риггинса. И присяжные поверили всему, что сказал обвинитель.

— Вы сами понимаете, что в подобную историю трудно поверить — человек покончил жизнь самоубийством, чтобы доставить неприятности другому.

— В это можно поверить, если бы вы знали Риггинса.

Тэгг закурил и откинулся в кресле, внимательно глядя на меня сквозь дым сигареты. Наконец он сказал: — За одно преступление дважды не осуждают. Если вы скажете правду, вреда вам не будет. Вы убили Риггинса?

— Нет. Но даже если бы и убил, не такой я дурак, чтобы в этом признаваться.

— Но почему? Я же не могу сделать вам ничего дурного.

— Может быть можете, а может быть, и нет. Я ничего про вас не знаю — кто вы, откуда, на кого работаете. Вы просто человек в костюме за триста долларов, человек, который сказал, что хочет мне помочь. Так вот — я вам поверю, когда увижу результаты своими глазами. Единственная помощь, которая мне нужна, — выбраться из этой дыры. Если мы говорим не об этом, вы только отнимаете у меня время впустую.

— Не совсем. В мою пользу говорит целый ряд выполненных обещаний.

— Я вам уже сказал, что поверю, когда увижу результаты.

В ту ночь, когда выключили свет, я долго не мог заснуть. В памяти начали возникать многие вещи, которые я отрезал, выбросил, закопал в землю. Впервые за пять лет я позволил себе думать об иной жизни, надеяться на что-то лучшее. Я наконец-то сказал себе, что за стенами тюрьмы существует другой мир, и представил себя частью этого мира.

В памяти ожили все подробности повседневной жизни на свободе, некоторые истинные, некоторые воображаемые. Это была серия образов, только моих, и в каждом — только я, я один; я шел, ехал на машине, пил воду, вдыхал воздух и спокойно спал на широкой, чистой кровати.

Сидя у стойки, я ел бутерброды с сосисками, сидел на дешевых местах и смотрел бейсбольный матч, гулял в парках, останавливал такси, ехал в автобусах, метро и поездах, покупал билеты и садился в самолет, сидел в кино, пил пиво, играл в биллиард, вел машину по проселочной дороге, заказывал обед в ресторане с чистыми скатертями, сидя на скамейке в парке, читал газеты, покупал в магазинах самообслуживания еду, спал в чистой пижаме, подолгу принимал горячий душ, тысячу раз брился и стригся в светлых парикмахерских, в которых пахло тальком.

Я с нетерпением ждал следующей встречи с Тэггом, я готов был сказать ему все, что он хотел услышать. Я даже позволил себе распределять призы и мечтать о наградах. Мне нужно было двигаться вперед, если для этого имелась хоть какая-то возможность. Лежа в темноте, я сочинил в голове речь — о чем бы ни шла речь, что бы вам от меня ни было нужно, что бы я ни должен дать взамен за хоть какую-нибудь жизнь на свободе, я готов. Я не буду задавать вопросов или идти на попятный. Ради бога, давайте прекратим разговоры и займемся делом.

В следующий раз меня отвели на этаж дирекции только через неделю. За мной пришел старый охранник Фистер, бульдог с жесткими глазами.

— Брать инструменты? — спросил я.

— Они уже наверху. Баукамп приказал принести их из мастерской.

В зале для совещаний меня ждал Баукамп с кислым и холодным, на редкость деловым выражением лица. — Полки нужно сделать как можно быстрее, хватит валять дурака. Полки по всей стене, от пола и до потолка. — Он показал на узкую стену позади стола. — И по этой стене тоже. — Он показал на противоположную стену.