Александр Овчаренко - Три заповеди Люцифера

Через полчаса ветеран классовых битв товарищ Подольская сидела в кабинете главного редактора журнала «Мир сегодня». Журнал издавался на деньги КПРФ и, по сути, являлся её партийным рупором.

— И что Вы, уважаемая, от меня хотите? — устало проговорил главный редактор, отложив пачку ксерокопий в сторону и посмотрев в выцветшие глаза коммуниста с довоенным стажем.

— Судя по всему, Вы не собираетесь печатать этот материал, — проигнорировав вопрос, жёлчно заключила посетительница.

— А как Вы себе это представляете? — воскликнул главный редактор, которому ежедневно приходилось выслушивать гневные отповеди ветеранов коммунистического движения, поэтому всё, что скажет очередная посетительница, он знал наперёд.

— Вы коммунист? — с вызовом спросила старушенция, и главному редактору показалось, что он слышит лязг передёрнутого винтовочного затвора.

— Только не надо мне угрожать, — вздохнул газетчик. — Я с 91-го года регулярно выступаю на митингах, так что партийной риторикой владею не хуже Вас. Мы действительно не можем этот материал дать в номер, так как мемуары носят отрывочный характер, неизвестно, кто их автор, и где гарантия, что приведённые в тексте факты действительно имело место в нашей истории. Возможно, это проба пера неизвестного автора, сдобренная изрядной порцией художественного вымысла.

— Вы не наш человек! — гневно произнесла Октябрина Олеговна. — Вы перерожденец!

— И лью воду на мельницу международного капитала, — усмехнулся главный редактор. — Это я уже слышал, и не один раз.

— Таких, как Вы, следует…

— …отводить за пакгауз и пускать в расход, — привычно закончил журналист. — И это я неоднократно слышал, но пока Вы меня не расстреляли, я оставлю документы у себя и подумаю, что с ними можно сделать.

Это был проверенный ход. Обычно посетитель, удовлетворившись таким ответом, покидал кабинет, и как правило, из-за забывчивости или по причине плохого самочувствия, больше в редакцию не приходил. А если случалось так, что посетитель наведывался вновь, то у главного редактора был заготовлен ответ.

— Есть мнение, — с серьёзным видом говорил журналист и при этом уважительно тыкал пальцем в потолок, — что данный материал давать в печать пока не следует: не та политическая ситуация!

— Чьё мнение? — пытался уточнить посетитель.

— Мнение партийного руководства. Надеюсь, товарищ Вам не надо разъяснять, что такое партийная дисциплина?

Эти слова действовали на старых партийцев как заклинание. Услышав знакомое партийное клише, люди становились строже, и, вновь ощутив себя причастными к государственным делам, без лишних слов покидали кабинет.

— Так я могу надеяться? — недоверчиво спросила Октябрина Олеговна.

— Даже в самые тяжёлые для партии дни настоящие коммунисты никогда не утрачивали надежду в справедливость нашей великой миссии, — проникновенно произнёс газетчик и в подтверждение своих слов приложил ладонь к тому месту на груди, где сорок пять лет назад у него была приколота октябрятская звёздочка. — Надейтесь, дорогой товарищ! Надейтесь!

Ровесница Великого Октября недовольно поджала губы, но ничего не сказала. Однако возле порога остановилась, и, повернувшись, ткнула в сторону главного редактора старческим прокуренным пальцем.

— Я приду к Вам ровно через три дня. Надеюсь, этого времени Вам хватит, чтобы принять окончательное решение. Ровно через три дня!

— Я сделаю всё, что могу, — с очень серьёзным лицом заверил хозяин кабинета, и, сжав руку в кулак, изобразил революционное приветствие испанских интернационалистов.

Покидая редакцию, старушка ещё раз мазнула взглядом по табличке, на которой белым по чёрному было начертано «Главный редактор Э.А. Калмыков».

г. Санкт-Петербург. Весна 18** года.

Из дневниковых записей г-на Саратозина

Весна в Петербурге особенная. Я нигде в России прежде не встречал такого места, чтобы приход весны природа обозначала так явственно. У нас в Саратовской губернии весна скоротечна, казалось, вот только в степи распустились жёлтые, как цыплята, тюльпаны, только покрылась земля сплошным зелёным ковром разнотравья, а уже начинают дуть суховеи и солнце палит по-летнему.

В Петербурге весна наступает постепенно: с робким постукиванием капели, с несмелыми проблесками солнца сквозь разрывы по-зимнему хмурых и полных снежной пороши облаков, с шальным «солнечным зайчиком», лихо отскочившим от начищенной бляхи дворника и на мгновенье ослепившего Вас. Именно в это мгновенье, зажмурившись и улыбаясь безобидной шалости природы, Вы вдруг понимаете: наступила весна!

С приходом весны небо в Петербурге становиться выше и голубее, воздух напоминает тающую льдинку — он холоден и прозрачен. А по вечерам в парках и перелесках стоит такая удивительная и хрупкая тишина, что за версту слышно, как падает с ветки на весенний наст подтаявшая сосулька, и как пробивается к свету первый подснежник.

Весной мне особенно трудно: что-то внутри меня просыпается, словно после зимней спячки, и терзает мою плоть и моё естество. Это напоминает болезнь: я нигде не нахожу покоя, потому что свет, запахи, звуки и лица, особенно женские, причиняют мне боль. Физическую боль! Весной с меня словно снимают кожу, и я хожу по улицам города с обнажёнными нервами.

Однажды, на выходе из трактира, куда я зашёл выпить чаю, я столкнулся с красивой дамой. Вероятно, это была жена или дочь разбогатевшего купца. Она хоть и была одета под стать знатной даме, но женщины высшего света такие заведения не посещают. Мы столкнулись с ней, как говорится, нос к носу. Я учтиво извинился, приподняв студенческий картуз, но при этом нагло взглянул прямо ей в глаза.

Иногда на меня что-то «накатывает», особенно когда я нахожусь в таком болезненном состоянии, и у меня начинают проявляться способности, о которых ранее не подозревал. Это был как раз тот самый случай. Я заглянул в чёрные глаза незнакомке и мне всё про неё стало ясно. Я словно читал открытую книгу — книгу «Бытия». Я знаю, что обыкновенный человек, как бы умён он ни был, не способен охватить умом в один миг всё, что написано в толстом фолианте. Не под силу это простому смертному, да и мне в большинство дней в году тоже не под силу. Но иногда, ранней весной или поздней осенью, когда погода стоит особенно ненастная и нервы мои обнажены, тёмная сущность Сборщика Душ берёт окончательно верх над моим смертным естеством. Тогда и появляются у меня способности, о которых я упоминал.

В тот день мне было достаточно одного взгляда, чтобы понять: мы с ней одного поля ягода. За красивыми чертами лица, за дорогими нарядами и привитыми французской бонной утончёнными манерами, скрывалась Чёрная Похотливая Кошка. Это была её душа и её тяжкий крест. Женщина жестоко страдала, и не знала, кто и за что наградил её таким пороком, но противиться ему не могла. Как запойный пьяница, несчастная сколько могла, сохраняла благоразумие, но наступал час, что-то менялось внутри неё, и она пускалась во все тяжкие. И не было в мире силы, которая могла бы её остановить!