Павел Саксонов - Можайский — 4: Чулицкий и другие

Не желая показаться Некрасову совсем уж бесчеловечным, я, не поторапливая его, пояснил:

— Да, именно жаль. Вы половину года провели взаперти. Вас травили сивухой. Но прежде — вас напугали до полусмерти. Как именно получилось вас запугать, мы и постараемся разобраться. Но уже сейчас, дорогой вы мой, я могу заявить вам совершенно ответственно: никаких призраков вы не видели и, разумеется, ни с какими призраками не беседовали!

«Вы полагаете?»

— Уверен в этом! Никогда еще — слышите? — никогда полиции не доводилось сталкиваться с потусторонними силами. Ни разу за всю историю сыска — что нашего, отечественного, что иноземного — ни мы, ни наши зарубежные коллеги не мерялись силами с нечистью и всякого рода исчадиями. А это кое о чем говорит!

«Угу, — буркнул Некрасов. — Например, о том, что всё когда-нибудь происходит впервые!»

— Нет. — Я взял Некрасова под локоть и мягко, но настойчиво начал выводить его из гостиной. — Это говорит только о том, что если и существуют какие-то потусторонние силы, то в нашу — криминальную я имею в виду — жизнь они не вмешиваются. Негодяев всякого рода и всякого рода преступников хватает и среди живых людей. Порождениям ада незачем себя проявлять, если считать единственной целью дьявола — гибель человеческих душ. Мы сами успешно справляемся с этим. Мы сами создаем соблазны и сами становимся на скользкий путь… Ну, идем?

И мы двинулись.

Шли мы медленно, квартира была немаленькой, коридор в темноте казался бесконечным, но более всего наш шаг замедляли всякие — самые неожиданные — препятствия, на которые мы то и дело натыкались. Однажды, например, мы оба едва не грохнулись, когда я, не поняв побудительную причину внезапно шагнувшего в сторону Некрасова, заставил его вернуться на прежний путь и сам шагнул туда же. В следующий миг послышались треск и скрежет, Некрасов начал валиться вперед, я, тоже вдруг запутавшись в чем-то ногами и едва на них удержавшись, едва удержал от падения и себя самого, и моего спутника.

— Что за черт! — воскликнул я.

«Санки», — ответил Некрасов.

— Санки!

«Да, детские».

— Но что они делают в коридоре?

«Когда-то я катался на них».

— Но когда это было! Сейчас-то что они здесь забыли?

«Просто стоят».

— Тьфу!

В другой раз мы наткнулись на целую гору книг, зачем-то вываленных из библиотеки.

— А книги-то здесь почему?

«Я пытался найти свой экземпляр о колдовстве и привидениях [20]».

— Но коридор тут причем?

«Просто».

— Нашли хотя бы?

«Нет».

Я пожал плечами, но вдруг резко остановился, задержав и Некрасова:

— То есть — вот так и не нашли? — я заглянул в саму библиотеку. — Хотя перевернули всё вверх дном и даже выбросили часть книг в коридор? Наверное, чтобы не мешались?

«Да, чтобы не мешались», — подтвердил Некрасов.

— А кто в последний раз заходил в библиотеку? Я имею в виду — до того, как с вами приключилось… несчастье?

«Понятия не имею. Возможно, я и заходил. Люблю, знаете ли, читать».

— А ваш дядя?

«Может, и он».

— Он вообще у вас часто бывал?

«Случалось».

— И колдовством интересовался?

«Нет».

Этим «нет» Борис Семенович словно отрезал: чем ближе мы подходили к кухне, тем сильнее становилось его беспокойство, и никакие мои успокоительные сентенции на него не действовали. С каждым шагом он делался все менее многословным в своих ответах на мои вопросы, и вот — его последний ответ свелся к односложному «нет».

Впереди прямоугольником забрезжил свет: мы подошли к кухне. А когда вошли в нее, и я — в тусклом свете, вливавшемся через мутное окно — смог рассмотреть ее убранство, я ахнул.

Кухня была большой, рассчитанной на ежедневную готовку для большой семьи. Но большая семья давно уже не жила в квартире: собственно, и самой-то большой семьи давно уже не было. Некрасов жил один, постоянную прислугу не держал, а приходящая исчезла сразу после свалившихся на него несчастий. Огромной плитой не пользовались очень давно, как давно и не прибирались на ней: вся она оказалась заставленной, загроможденной разномастным кухонным инвентарем. Там были кастрюли — от огромных до маленьких, напоминавших скорее кокотницы [21], — миски, тазы для варки варений, целая россыпь ножей, ложек и вилок, зачем-то вынутых из ящиков и брошенных как попало… Повсюду — не только на плите — стояли и валялись тарелки и чашки. Некоторые из них превратились в груды осколков: их, когда они оказывались на полу и попадали под ноги, просто давили. Жестяные банки из-под чая и кофе также стояли и валялись повсюду: какие-то — раскрытые, но полные; какие-то — наполовину опустошенные; какие-то — пустые. Чай и кофе похрустывали под ногами: высохшие листья, целые и уже раздавленные зерна усеивали пол.

Бардак был невообразимый! Нигде еще, ни разу я не видел ничего подобного, а ведь мне приходилось бывать в самых разных домах, в самых разных кухнях, в том числе — и в самых убогих и запущенных.

— Ну и ну! — не удержался я. — Как же вы готовите?

«Да я и не готовлю вовсе», — ответил Некрасов, ничуть не смутившись. Впрочем, смутись он, его смущение было бы странным: памятуя о том, во что вообще за какие-то полгода превратилась некогда очень неплохая квартира!

— Вы что же, совсем ничего не едите?

«Кузьма из Эрмитажа приносит».

Я мысленно хлопнул себя по лбу: ну да, конечно! Никитин, содержатель трактира, говорил об этом.

— Ладно, давайте приступим.

Я, насколько смог, расчистил пространство от разнородного мусора, и мы встали в кухне так, как показал мне Борис Семенович: он — боком к окну и лицом к одному из шкафов; я — у него за спиной. Разумеется, восстанавливать картину произошедшего до мельчайших подробностей мы не стали, поэтому бутылку сельтерской Некрасов не достал, да и не было уже — скорее всего — сельтерской в шкафу.

— Значит, вы вот так стояли… Ну-с, посмотрим!

Я огляделся.

Первым, что бросилось мне в глаза, была стройка через линию: на обширном, протяженном вдоль линии участке возводился новый доходный дом, работы были в самом разгаре, весь ход строительства был прекрасно виден из кухонного окна. Дом уже возвели под крышу, и крыша эта находилась изрядно выше уровня некрасовской квартиры, однако полгода тому назад картина была наверняка иной. Впрочем, наличие или отсутствие крыши меня, признаюсь, не очень интересовало, а вот интерес относительно возможной высоты возводимого здания — высоты полугодовой давности — забрезжил в моем сознании, пусть даже сам я еще не мог и себе самому объяснить его суть.

— Скажите, Борис Семенович, — обратился я к Некрасову, одновременно призвав его повернуться ко мне, — в каком состоянии находилась стройка в ту роковую ночь?