Павел Саксонов - Можайский — 6: Гесс и другие

Я и не думал смеяться. Наоборот: по моей спине пробежали мурашки — настолько живо перед моим мысленным взором предстала жутковатая картина… Ночь, метель, Невзлин, вглядываясь, в почти непроницаемую завесу падающего снега, перебежками — от одного фонарного пятна к другому — продвигается по проспекту и не видит, как за ним, почти по пятам, но оставаясь вне поля его зрения — как и вне поля зрения городовых — крадется страшная фигура с ножом наготове…

— Смею вас заверить, Сергей Ильич, мне совсем не до смеха!

Инихов понимающе кивнул головой:

— Да, мне тоже было бы не смешно, если бы и за мной… вот так… представляете? Ходите вы и не знаете, где и как, а главное кто вонзит вам лезвие под ребро или перережет горло!

— Такое действительно бывало? В том смысле, чтобы Иваны объявляли на кого-то охоту и… доводили ее до конца?

Невзлин снова кивнул, но теперь его кивок выражал не понимание, а утверждение:

— Да, конечно, — ответил он. — Бывало. И не раз.

— Я уже готов пожалеть этого Невзлина!

— И есть за что!

— Так что же с ним приключилось?

Инихов помусолил сигару, выпустил клубы дыма…

— Иваны объявили его в розыск и назначили награду тому, кто либо выдаст место его проживания, либо сам доставит его к Иванам…

— Живым?

— Поначалу — да. Но когда история затянулась, в условиях появилась поправка: можно и мертвым. А можно и не доставлять: только голову!

— Кошмар!

— Еще бы!

— И Невзлин об этом знал?

— Мир не без добрых людей: очевидно, кто-то ему донес о действиях Иванов и о том, что за его голову объявлена награда. Вот он и впал в панику.

— И попытался бежать заграницу?

— Нет, не думаю.

— Но…

— Там у него, скорее всего, была и впрямь назначена встреча с покупателем, потому он и выжидал, потому же и отправился в поездку. А его паника выразилась в том, о чем я уже говорил. Едва его прихватили, он бросился умолять о защите и о том, чтобы его ни в коем случае не содержали с уголовными!

— И просьбу его, как я понимаю, выполнили?

— Да, вполне.

Я насторожился:

— Что значит — вполне?

Инихов нахмурился:

— Мне кажется, в этом вновь проявилась рука Талобелова.

— То есть?

— Невзлина вообще отпустили из-под стражи! Под самое обычное честное слово явиться на суд. Даже без письменного обязательства… а это не странно даже, а очень, очень странно!

— Действительно!

— А потом… ну, вы помните.

— Да: он попытался убить скупщика краденого.

— Что-то вроде того.

И снова я насторожился:

— Что-то вроде?

На этот раз Инихов просто пожал плечами:

— Напомню, что против торговца, к которому неожиданно явился Невзлин, не было ничего, кроме подозрений. А его роль во всей этой истории и вовсе осталась непроясненной.

— Ах, вот вы о чем!

— Да.

— А потом?

— А потом Невзлина судили уже по нескольким обвинениям, включая и покушение на человекоубийство. И приговорили, если мне память не изменяет, к лишению состояния [27] 27 То есть к лишению дворянства и сословных привилегий. и к десяти годам каторжных работ. С каторги он так и не вернулся.

— Иваны?

— Именно!

— Достали и там?

— И даже легче, чем где бы то ни было еще.

— Так Невзлина убили?

— Не просто убили, а замучили до смерти!

Меня передернуло. По спине опять побежали мурашки.

— М-да… — только и смог я проговорить.

— Точно! — так же кратко отозвался Инихов.

Мы немного помолчали, а затем я спросил:

— А что же Талобелов?

Инихов пожевал сигару, вынул ее изо рта и сказал так:

— Талобелов продолжал работать. Несмотря на неудачу — с точки зрения Иванов — дела с ограблением библиотеки, доверия он не только не лишился, но и напротив — доверие к нему укрепилось еще больше. Ведь свою-то сторону договора он выполнил блестяще! Операции проводились за операциями, Талобелов — в глазах уголовных — заматерел настолько, что его начали посвящать в такие дела, о допуске к которым постороннего — да еще и полицейского, напомню! — прежде и речи быть не могло. Насколько мне известно — это-то как раз и является самой большой загадкой, — всё шло к тому, что Талобелов готовился завершить то, ради чего он приложил столько усилий и на что потратил столько лет своей жизни. Говоря попросту, он собирался нанести удар по организации Иванов. Такой удар, после которого никто из них уже не смог бы оправиться. Больше того: такой удар, который поставил бы под сомнение саму возможность создания новой воровской иерархии в России!

— Во всей России?

— Да, во всей России, — подтвердил Инихов. — Тут нечему удивляться: воровской мир связан повсеместно; связующие ниточки тянутся из Петербурга в Москву, из Москвы — в Ростов и в Одессу; оттуда… да это и неважно! Важно лишь то, что у Талобелова ничего не получилось.

Я — еще вот только что стоявший на позиции того, что Талобелов — предатель — вздохнул:

— Его раскрыли!

— Да, раскрыли.

— Но как?

— Кто и как — неизвестно. В один ужасный день Талобелов просто исчез. Иван Дмитриевич выждал неделю или около того — мало ли: вдруг самому Талобелову было так нужно, а связаться с начальством он по какой-то причине не мог, — а потом приступил к поискам. Перевернули всё: и лавру, в одном из флигелей которой Иваны держали штаб, и всевозможные притоны, и… ну, всё короче! Когда поиски живого человека результата не дали, Иван Дмитриевич начал искать хотя бы его тело. Тогда сетями и бреднями прочесали канали, реки и прочие водоемы… на Неву надежды не было — течение, — но даже ее пропустили сквозь частый гребень! И… тоже без всякого результата!

— Значит, и тело не нашли?

— Не нашли.

— А…

— Да-да, — Инихов быстро подтвердил ту самую мысль, которую я не успел высказать вслух, — народ с пристрастием опрашивали тоже. Ведь кто-то же должен был что-нибудь знать! Но и это ничего не дало. Редкий, удивительный случай: даже информаторы держали языки за зубами! Очевидно, произошедшее с Талобеловым — начиная от его внедрения к Иванам и до провала — настолько выходило за рамки и было настолько вопиющим, что…

Недоверие вернулось ко мне:

— Но постойте! — воскликнул я. — А почему вообще Путилин решил, что имел место провал? Вдруг…

Я, оглядываясь на вдруг насупившихся полицейских, запнулся.

Инихов отрицательно мотнул головой:

— Нет, Никита Аристархович, того, о чем вы думаете, быть никак не могло. Талобелов не мог переметнуться!

— Почему?

— Во-первых, не такой он был человек…

По моим губам скользнула скептическая усмешка.

— …а во-вторых, в этом не было никакого смысла.

Вот это уже меня заинтересовало:

— Почему? — спросил я.

— Потому что, — ответил Инихов, — вся ценность Талобелова для уголовных была неразрывно связана с его работой в полиции. Вне этой работы, конечно, тоже открывались те или иные возможности — для такого-то умного и изобретательного человека! Но… это могло быть интересно ему самому, однако самим уголовным — нет. Они бы его — окончательного, если можно так выразиться, перебежчика — просто не приняли бы. Это было бы и неразумно, и опасно.