Павел Саксонов - Можайский — 6: Гесс и другие

А если ко всему этому добавить еще и чрезвычайно странные сопутствовавшие обстоятельства — вроде некрасовской записки генералу Самойлову, — то похвальба Чулицкого, равно как и уверенность Гесса в коллегах, оказывались не слишком уместными.

Михаил Фролович понял это безошибочно и, нахмурившись, отстранился от нас: подобрал стакан и бутылку и — чуть ли уже не на правах отставного — отказался участвовать в дальнейшем обсуждении. Впрочем — вы читатель, увидите это позже — хватило его ненадолго.

Вадим Арнольдович, между тем, продолжал:

— Я не стал возражать Молжанинову на его безапелляционную уверенность в нашей общей беспомощности, ограничившись пространным «посмотрим». Молжанинов, услышав это, согласился со мной уже в третий раз и при этом, как и прежде, без всякого сарказма:

«Да, конечно, — сказал он. — Раньше времени и говорить не о чем!»

«Тогда…»

«Вернемся к нашим баранам. — Молжанинов показал мне два пальца. — Стало быть, — пояснил он, — два обстоятельства вы уже проморгали, а точнее, одно проморгали, а до причин второго не доискались… хорошо, пусть из-за недостатка времени: допускаю. Но как…»

Он загнул третий палец.

«…вы вообще объясните мое участие во всем этом?»

Я изумился:

«Но позвольте! — воскликнул я. — Именно вы и должны мне об этом рассказать!»

Молжанинов, однако, покачал головой:

«Нет, — возразил он. — Вижу, вы — на самой верхушке айсберга, истинные подоплеки происходившего вам неизвестны вовсе. Не обессудьте, Вадим Арнольдович, но при таком положении дел я не могу вдаваться в определенные подробности. Это не от меня зависит. Хотя мне-то, уж вы поверьте, скрывать совершенно нечего!»

«Вот так поворот!» — протянул я. — «О чем же тогда я могу вас спрашивать?»

Тогда Молжанинов усмехнулся:

«Н, первый-то свой вопрос вы уже задали, Вадим Арнольдович!»

«О поставщике?» — уточнил я.

«Вот именно!» — подтвердил Молжанинов.

«И вы честно на этот вопрос ответите?»

«Конечно!»

«Ну так что же?» — я слегка наклонился вперед. — «Это вы поставляли Кальбергу клиентов?»

«И да, и нет».

«То есть?» — не понял я. — «Как такое может быть?»

«Очень просто, Вадим Арнольдович, очень просто!» — Молжанинов залпом выпил третью рюмку и закусил. — «Я, разумеется, принимал самое непосредственное участие во всех этих… гм… аферах…»

«Аферах?!» — не удержавшись, вскричал я. — «Вы это называете аферами?»

Молжанинов ничуть не смутился:

«Да, — улыбнулся он, — я называю это аферами, так как на то у меня есть свои основания. Вы можете называть происходившее иначе: у вас тоже на то имеются свои основания. Просто, Вадим Арнольдович, мы с вами разговариваем на разных диалектах одного языка. Вроде слова по отдельности похожи, а общий смысл от нас ускользает. Заметьте при этом, Вадим Арнольдович, не только от вас, но и от меня тоже!»

Я вопросительно выгнул брови.

«Это просто, — пояснил Молжанинов. — Вы не понимаете меня, потому что не видите картину в целом, а я не могу вам ее показать. Я же не совсем понимаю вас, потому что ваше представление о происходящем лежит в настолько другой плоскости, что вы поневоле говорите загадками. В сущности, многое мне приходится домысливать, чтобы понять хоть что-то и — одновременно с тем — не выдать тайны, выдавать которые я не имею права».

«Ничего не понимаю!»

«Вот видите!»

«Но как же нам быть?»

«Давайте я вам вот что скажу… даже, пожалуй, не скажу, а расскажу. Возможно, вы поймете намеки, раз уж прямой разговор у нас не получается!»

«Хорошо, — немедленно согласился я, — но прежде…»

Я кивнул на Брута.

«Ах, он …» — Молжанинов оглянулся на старика, по-прежнему находившегося в кабинете, но стоявшего безмолвной тенью.

Это меня спровоцировало еще на один вопрос:

«А он-то кто?»

Старик, поняв, что этот мой вопрос касался его собственной персоны, вышел вперед и поклонился:

«Талобелов» — представился он.

Фамилия странного старика показалась мне очень знакомой. Что-то зашевелилось в моей голове. Замелькали какие-то воспоминания. Но это был такой хаос, что я никак не мог понять: что же мне напоминает фамилия «Талобелов»?

Старик, верно поняв мое затруднение, поклонился еще раз:

«Да, сударь, вы еще сравнительно молоды, чтобы помнить наверняка. Но вы обо мне читали».

«Читал?» — с сомнением переспросил я. — «Как — читал? Где? По какому поводу? Разве о вас писали?»

На губах старика появилась сухонькая улыбка. Это не улыбка даже была: его губы лишь чуточку искривились — намек на улыбку!

«Да, сударь, — подтвердил он, — обо мне писали».

«Но где?»

«В пособии».

Я удивился еще больше:

«В каком еще пособии?»

Старик оперся на спинку моего кресла, отчего поза его — старика, разумеется — намекнула на доверительность сказанного далее:

«Для соискателей полицейских классных чинов».

И тут в моей голове взорвалось, да так, что я подскочил из кресла, буквально вытолкнутый из него поразительной силой:

«Талобелов! — почти закричал я. — Лавра [19] 19 Далее станет понятно, что «Лавра» — это так называемая «Вяземская лавра»: обширный участок с многочисленными постройками-флигелями между Сенной площадью и Фонтанкой, в самом начале Забалканского (ныне Московского) проспекта. В этом месте селились люди из самого дна. Собственно, это место и было самым настоящим дном: настолько, что хуже не придумаешь. В начале XX века «лавра» была снесена: до нашего времени от нее дошел один лишь дом — №2 по Московскому проспекту. «Вяземской» эта кошмарная клоака, с иронией называемая «лаврой», числилась потому, что весь участок принадлежал князю Вяземскому. !»

Старик опять — на этот раз не без очевидной гордости — поклонился.

«К вашим услугам, сударь!» — сказал он.

Я схватил его за руку:

«Так вы, — я продолжал едва ли не кричать, — тот самый Талобелов?»

«Тот самый, сударь».

«Невероятно!»

— Вадим Арнольдович!

Гесс повернулся в сторону Инихова.

— Да, Сергей Ильич?

— Вы уверены, что вас не разыграли?

Можайский:

— Это впрямь очень странно! Талобелов? Тот самый? Да быть такого не может!

Чулицкий:

— Я слышал, его давно… э… ну, в общем…

Поручик:

— Господа, господа! Вы о том Талобелове?

Монтинин:

— Нет, господа, этого решительно не может быть! Я справлялся о его дальнейшей судьбе — уж очень поразительная история! — и пусть никто не мог сказать что-либо определенное, но все сходились в одном: Талобелов давно мертв. А не сходились только во мнении, когда именно он умер.

— Точнее, — опять Чулицкий, — когда именно его убили!

— Да, — согласился Монтинин, — когда его убили.

Похоже, в этой гостиной все знали, о ком рассказал Гесс: все, кроме меня. Даже Митрофан Андреевич — совсем не полицейский, — и тот задумчиво и недоверчиво поглаживал свои усы, поглядывая то на Вадима Арнольдовича, то на Чулицкого, то на Инихова, то на Можайского. Даже он, полковник, вставил, наконец, свое слово: