Джеймс Чейз - Кинжал Челлини

Я взъерошил пальцами шевелюру и испытал сильное желание выпить. Тревожный колокольчик звенел, не умолкая.

— Бьюсь об заклад, ее пудреница исчезла, — произнес я, демонстрируя Горману, что я ловлю каждое его слово.

Он сердито посмотрел на меня.

— Совершенно верно, мистер Джексон. Она тотчас поняла, что случилось. Будучи чем-то встревожена, Веда становится сомнамбулой. Ночью она действительно взяла кинжал Челлини. Это был не сон; это произошло в действительности.

Он долго приближался к сути, но наконец выложил ее. Мы посмотрели друг на друга. Мне было что ему сказать, но я сдержался. Сегодня его вечер; я только фыркнул. Пусть он поломает голову над моей реакцией.

— Почему она не отнесла кинжал в полицию и не объяснила там ситуацию? — спросил я. — Они бы уладили инцидент с Бреттом.

— Все не так просто. Бретт угрожал ей. Если его задеть, он становится опасен. Мисс Ракс почувствовала, что он может возбудить против нее дело.

— Не может, если она явится в полицию по собственной воле. Нет состава преступления.

Горман снова выдохнул воздух в мою сторону. Его узкие губы искривились.

— Бретт может сказать следующее: совершив кражу, мисс Ракс поняла, что продать кинжал невозможно. Тогда она решила пойти в полицию и рассказать там сказку о своем лунатизме.

— Но наличие пудреницы в сейфе подкрепило бы ее заявление. Находясь в бодрствующем состоянии, она не оставила бы пудреницу в сейфе.

— А если Бретт не подтвердит, что пудреница лежала в сейфе?

Я с сожалением погасил окурок. Я давно не курил таких сигарет.

— Почему она не может продать кинжал, если он такой ценный?

— По простой причине: он уникален. Челлини изготовил только два таких кинжала. Один из них хранится в Уффици, другой — собственность Бретта. Это известно каждому антиквару. Поэтому без личного участия Бретта сделка не состоится.

— О’кей, пусть Бретт выдвигает обвинение. Устроив стриптиз перед присяжными, она сразит их наповал. Готов спорить, они ее оправдают.

Даже на это у него имелся ответ:

— Мисс Ракс не может позволить себе такой публичный акт. Пресса непременно проявит интерес к делу, в котором участвует Бретт. Это погубит ее карьеру.

Тут я сдался.

— Так что же происходит? Бретт возбуждает дело?

Горман улыбнулся.

— Теперь мы добрались до самого интересного, мистер Джексон. Сегодня рано утром Бретт отправился в Сан-Франциско. Вернется он послезавтра. Он не знает о пропаже кинжала.

Я догадался, что последует за этим, но хотел, чтобы он все выложил сам.

— И что же мы делаем? — произнес я.

Моя тактика принесла результат. Он извлек из внутреннего кармана пачку денег, которой можно было заткнуть глотку лошади. Горман отсчитал десять стодолларовых купюр и разложил их на столе веером. Они были новенькие, хрустящие, еще пахнущие краской. Я и раньше подозревал, что Горман пришел не с пустыми руками, но не рассчитывал увидеть такую внушительную сумму. Я подвинул кресло вперед и присмотрелся к банкнотам повнимательней. Они показались мне настоящими, но вот только лежали деньги на его половине стола.

— Я хочу воспользоваться вашими услугами, мистер Джексон, — тихо сказал он. — Такая сумма вас заинтересует?

— Да, заинтересует, — ответил я, не узнавая своего голоса, и дрожащей рукой провел по волосам, желая убедиться в том, что моя голова на месте. При виде такого числа сотенных мое давление стремительно подскочило.

Из другого кармана Горман вытащил красный кожаный футляр. Он раскрыл его и подтолкнул ко мне. Я растерянно уставился на сверкающий золотом кинжал; он лежал на белом атласном ложе. Кинжал, длина которого составляла примерно фут, был украшен разными изображениями цветов и животных, эфес его увенчивался изумрудом. В общем, красивая игрушка, но на любителя. Я к подобным безделушкам равнодушен.

— Это кинжал Челлини, — медовым голосом произнес Горман. — Я хочу, чтобы вы положили его обратно в сейф Бретта, а пудреницу оттуда забрали. Я понимаю, эта процедура выглядит несколько неэтично, вы сыграете роль взломщика, но вам не придется ничего красть, а гонорар соответствует риску. Вы получите тысячу долларов.

Я знал, что мне не следует прикасаться к этим деньгам и двадцатифутовым шестом. Тревожный звоночек предупреждал меня о том, что этот торговец женской наготой считает Флойда Джексона простофилей. То, что его рассказ про кинжал Челлини, артистку стриптиза, страдающую сомнамбулизмом, пудреницу в сейфе — ложь, догадался бы и ребенок. Мне следовало послать Гормана куда подальше. Теперь я жалею, что не сделал этого. Я мог избежать многих неприятностей, в том числе — обвинения в убийстве. Но стремление получить десять сотенных жгло мою душу; я решил, что сумею извлечь выгоду из ситуации и выйти сухим из воды. Если бы я не сидел на мели и Редферн не преследовал бы меня, я бы принял иное решение. Но что толку говорить об этом теперь?

Я ответил Горману согласием.

Поняв, что я клюнул, Горман принял все меры к тому, чтобы я не передумал. Он предложил мне тотчас отправиться к нему домой. Не стоит заезжать на мою квартиру, сказал Горман; он обещал предоставить мне все необходимое для ночного туалета. Внизу стоит машина, живет он рядом, там есть спиртное, еда и условия для спокойного делового разговора. Похоже, он собирался держать меня под колпаком, чтобы я не мог воспользоваться телефоном, проверить правдивость его истории, сообщить кому-то о нашей договоренности. Услышав о предстоящей выпивке, я согласился поехать к нему.

Но перед тем, как отправиться к Горману, мы обсудили вопрос оплаты. Он хотел вручить мне деньги после завершения операции, но я не соглашался. Наконец я вытянул из него две сотни и уговорил Гормана расстаться еще с парой таких же банкнот до выполнения работы. Остальное я получу, когда передам ему пудреницу.

Желая продемонстрировать Горману, как мало я ему доверяю, я вложил две купюры в конверт, написал на нем адрес моего банка и по пути бросил его в почтовый ящик. Если он попытается надуть меня, до этих денег ему уже не добраться.

Возле подъезда стоял «паккард» устаревшей модели. Большие размеры были его единственным достоинством. Я рассчитывал увидеть нечто под стать бриллианту — черное, сверкающее, обтекаемое, и эта колымага удивила меня.

Я подождал, пока Горман втиснется на заднее сиденье. Он не сел в автомобиль: он надел его на себя. Мне показалось, что шины лопнут под тяжестью Гормана, но они выдержали. Убедившись, что сзади свободного пространства почти не осталось, я сел рядом с водителем.

Мы выехали из города по бульвару Ошиен-Райз и покатили в сторону предгорья.

Мне не удавалось разглядеть физиономию водителя. Натянутая на нос шоферская кепка скрывала часть его лица. Он сидел, склонившись над рулем и глядя прямо перед собой. Всю дорогу он молчал.