Дия Гарина - Битте-дритте, фрау-мадам

Господи, что за дурацкие мысли. Он же меня спас сегодня. В очередной раз вытащил из болота. Это же я его кинула. В прямом и переносном смысле. Я во всем виновата. И если прав на меня у него никаких нет, то уж на правду из моих уст он имеет все права. Я должна рассказать ему. Все. Ну, или почти все. А потом… Так и не додумав, что же будет с нами потом, я решительно направилась в ванную. Почему-то вспомнилось, что на Руси было принято перед последним и решительным боем мыться и переодеваться в чистое.

Сверкающие никелем краны, поддались на удивление легко, обдав синий кафель божественно горячими брызгами, и я поспешно стянула с себя запыленную, пропитавшуюся потом одежду. Мне нужно смыть с себя эти дни. Эти бесконечно долгие дни. Вместе с грязью и ненавистью, болью и чувством вины.

Предвкушение скорого прикосновения горячих водяных струй рождает в теле блаженную дрожь. Вру. Это совсем не струи.

— Ответь мне на один вопрос, — голос Павла чуть подрагивает, совсем как его руки, крепко, но бережно, прижимающие меня к часто вздымающейся груди. — Я знаю, ты не умеешь врать. Так что если соврешь, я пойму. Ответь, ты уехала от меня сама? По своей воле?

— Нет, — что поделаешь, если я действительно не умею врать.

Павел переводит дух и резко разворачивает меня. Не отрывая своего фирменного волчьего взгляда от моих подозрительно заблестевших глаз, осторожно касается кое-как замазанного синяка.

— Еще вопрос. Не подскажешь, твоего Виталия случайно нет в городе?

— Нет, — так же бестрепетно повторяю я, не уставая благодарить великий и могучий русский язык. Ведь мое «нет» можно перевести как «Нет, его нет в городе», а можно и как «Нет, не подскажу». Но Павел не обращает на такие мелочи никакого внимания. Его руки уже скользят по моей влажной, покрытой мурашками спине, опускаясь все ниже, вопреки следующему вопросу своего хозяина:

— Хочешь, чтобы я ушел?

— Нет, — и это тоже правда. Но даже будь мой ответ самой неумелой ложью, Павел сделал бы вид, что поверил.

О том, что использовать гостиничные ванные комнаты советской планировки для чего-либо кроме мытья практически невозможно, мы вспомнили уже потом.

Я лежала, приклонив голову на лучшую в мире подушку. Павел во сне иногда пытался пошевелить плечом, но даже в объятьях Морфея не забывал, что держит в своих объятьях меня, и прекращал попытки перевернуться на бок. Накал страстей до дна вычерпал мои и без того значительно подтаявшие силы, и оставалось только благодарить бога за короткие минуты счастья, выпавшие мне сегодня. И еще за то, что Павел не задал последнего вопроса, на который мне пришлось бы отвечать так же честно.

Я не останусь с тобой, Пашенька. Я решила так, сойдя в поезда на станции «Анютино», и своего решения не изменю. Потому что даже сейчас все мои мысли о человеке, чье имя ты избегаешь произносить. И остается только дождаться, когда ты уснешь настолько крепко, чтобы…

Тихо и легко, как полуночный сон, я поднялась с постели и, затаив дыхание, извлекла из брюк Павла подмигивающий зеленым мобильник. Обострившаяся до предела память услужливо подсовывала мне номер телефона, увиденный всего один раз на кусочке картона, который мне так и не дали вытащить из щели в полу Панфиловской беседки. Включив в ванной воду, чтобы пиканье кнопок не тревожило беспокойного сна Павла Челнокова, как могла быстро набрала текст эсэмэски и отправила ее обладателю потерянной визитки. Теперь остается только ждать. И надеяться на то, что благоприятный момент для ответа все-таки наступит.

А пока из крана льется холодная вода и вместе с минутами ожидания утекает в канализацию, я постараюсь привести себя в полную боевую готовность. Две ледяных пригоршни в лицо и веки уже не так сильно тянутся навстречу друг другу. В тесной ванной как следует не развернуться, но я все же умудряюсь кое-что проделать со своим молящим о пощаде телом. Растяжка. Наклоны. Повороты. Дыхание. Теперь можно одеваться.

Я едва успела натянуть джинсы, когда завибрировавший мобильный заставил сердце сжаться в комок. Сейчас. Сейчас все решится.

— Алло. Конечно, я. Кто же еще? — как можно тише отвечаю я, опасливо косясь на закрытую дверь. — Да, готова. Говори, куда ехать. Да, найду. Сейчас выезжаю.

Смахнув со лба вспотевшую прядь, я несколько раз глубоко вздохнула, унимая нетерпеливую дрожь и, отключив мобильник, осторожно приоткрыла скрипучую дверь.

— Не спится? — Павел Челноков застыл передо мной непреодолимой преградой. Я ни секунды не сомневалась том, что он все слышал. И как водится в дешевых романах, понял все совершенно превратно. — И куда ты, скажи на милость, собралась? Опять к своему…

— Прости меня, Пашенька! — совершенно искренне страдая и раскаиваясь, я повалилась на колени. — Прости!

И пока ошарашенный такой выходкой Павел, вытаращив глаза, взирал на мой склоненный затылок, я вцепилась ему в щиколотки и изо всех сил дернула на себя и чуть в сторону. Не ожидавший подвоха Челноков среагировал чуть позже, чем следовало, и со всего маху грохнулся прямо на стоявшую позади тумбочку. И пока он, оглушенный, ворочался, пытаясь подняться, мне оставалось только закусить губу и ударить его по пересекавшему лоб шраму.

Павел обмяк сразу и не услышал моего бабского всхлипа. Вот теперь точно все. Он не простит мне такого. Никогда. Но допустить, чтобы бывший омоновец увязался за мной и лицом к лицу встретился с фальшивым переводчиком Штольцом, было выше моих сил. А потому я шикнула на себя и, подхватив незадачливого жениха подмышки, потащила в комнату. Взгромоздив Павла на кровать, я ее раз обшарила карманы его брюк и, обнаружив ключи от «Опеля», бросилась вон из номера.

Мотор ревел, отгоняя мрачные мысли, и создавал имитацию кипучей деятельности. Деревья вдоль дороги слились в одну сплошную черную полосу. В свете фар то и дело вспыхивали отраженным светом огромные ночные бабочки. Некоторые из них находили свой конец на капоте «Опеля», безжалостно оборвавшего их полет. Вот так и моя жизнь когда-нибудь оборвется. Не потому, что кто-то там, за облаками испытывает ненависть лично ко мне. Просто все мы когда-нибудь попадаем под колеса безжалостного времени. И никто не знает когда и где это произойдет. Может быть, уже за тем поворотом. Может быть, так будет лучше для всех?

Суицидные мысли еще роились в голове, когда фары выхватили стоявшую на обочине высокую мужскую фигуру. И я, аккуратно притормозив, подобрала позднего попутчика.

— Ты где свой сотовый бросила? — совершенно спокойно осведомился Виталий Немов, а по совместительству переводчик Штольц. — Я сегодня звонил тебе раз пятьдесят. Хорошо, хоть ты сама эсэмэску скинула. Парня надо срочно забирать. Я уже не могу контролировать этого извращенца Зольдена. Старый хрыч одной ногой в могиле, а свои садистские замашки не растерял. Ты, кстати, тоже неважно выглядишь? Случилось, что-нибудь?