Адам Холл - Мат красному королю

— Они?

— Мужчины. Те, которых вы имели в виду.

— А Струве?

Улыбка исчезла с ее лица.

— И он в том числе.

— Он вам не друг. Иначе я бы не стал говорить этого.

— Я вижу, вы не уходите от прямого разговора.

— А вы бы хотели, чтобы я уходил?

— Нет, боже упаси. Это что-то новое. Продолжайте в том же духе.

— Я уже все сказал.

Облокотившись, Бишоп дотронулся до угла шахматной доски и наклонил голову, заглядывая Мелоди в лицо.

— Жаль, — сказала она. — Но это тоже необычно. Другие бы продолжали до бесконечности.

— Вы сказали, они совсем иначе разговаривают с вами. А как именно?

— О, они говорят о том, как я великолепна. Что никогда еще они не встречали такой женщины, как я. Что я перевернула их жизнь.

— Все верно. Особенно, если вспомнить Брейна.

— Там было обоюдно. — Голос Мелоди оставался спокойным. — Брейн был великолепен. Я никогда прежде не встречала таких мужчин. И он тоже перевернул мою жизнь.

Кошка щурила глаза на закат. Тень от нее на ковре была больше ее самой.

— Он тоже говорил, что я опасна. — Мелоди спокойно смотрела на Бишопа. — Вы худощавы, сдержанны, говорите тихим голосом. Почти полная ему противоположность. И все-таки странно схожи с ним. Тем, например, как думаете.

— О вас?

— Нет. — Она снова улыбнулась. — Он любил меня. И умер, любя меня.

— И остался верным до конца?

Некоторое время Мелоди сидела, не отвечая, и просто рассматривала Бишопа. Наконец проговорила:

— Опять полная противоположность. Ты ведь считаешь меня ядовитой. Правда?

— Нет. Только когда тебя берут…

— Это слово имеет столько значений…

— … в руки.

Она засмеялась, внезапно подняв голову, свободным, мягким, грудным смехом.

— Боже мой, Хьюго, быстро же ты наносишь ложные удары…

— Я вынужден.

— Другие так медлительны. Они могут придумать только одну тему для разговора — о своем влечении ко мне. Оно их душит, затопляет. Они не могут с ним справиться…

— Два раза ты сказала «другие». Как будто я принадлежу к какой-то группе.

— Принадлежишь. К мужчинам.

— Ты ненавидишь половину человечества. Мужскую половину.

Она ответила так, будто сама только что осознала:

— Да, верно. Да.

— Но почему? Разве они не у твоих ног?

— И из-за этого я должна их любить?

— Дело твое.

Он поднялся со стола и принялся шагать по комнате. Мелоди наблюдала за ним. Солнечный свет густел, наливался краснотой, теперь виден был лишь ее темный силуэт в массивном резном кресле на фоне алого венецианского окна.

— Я ненавидела их давным-давно.

Он едва услышал ее голос.

— Ты говоришь так, будто что-то подошло к концу, — спокойно сказал Бишоп, — «Другие были…», «Я ненавидела их…»

— Мои слова, как видно, подвергаются тщательной проверке. Не так ли, Хьюго?

— Они интересны. Слова не должны просто вылетать и исчезать. — Он перестал расхаживать и остановился возле стола, глядя на нее сверху. — Но почему прошедшее время?

— Я и не заметила, что говорю в прошедшем.

— Может потому, что Брейн был последним из «других»?

Мелоди встала из-за стола. Стройное, гибкое тело ее двинулось к нему, руки свободно заложены за спину. Бишоп знал, что многие мужчины видели ее такой; она приближалась, а они смотрели, и дыхание у них перехватывало.

Он знал, что́ они чувствовали при этом; в нем тоже текла живая кровь, и трудно было не забыть в такой момент, что у Мелоди есть еще и разум, не только это сводящее с ума тело, не только эти откровенные синие глаза. А ум ее был начеку, он работал, и этого нельзя недооценивать; она крадется бесшумно, как кошка, прежде чем прыгнуть.

— Ты очень интересуешься Дэвидом, — сказала Мелоди.

Она стояла так близко от Бишопа, что он чувствовал излучаемое ею тепло. Глаза ее расширились и не мигали. Жутко красивые.

— Да, — ответил Бишоп.

— Почему? — мягко спросила она.

Глядя в эти глаза, словно растворяешься в чем-то. Даже думать становится трудно.

— Я много слышал о нем от других людей.

— Во-первых, от меня. А кто другие?

Ни браслетов, ни сережек, ни брошей. Просто золотистая кожа, сияющие синим глаза, темная волна волос.

— Те, кто знали его.

— Кто именно?

— Его друзья.

В голосе Мелоди слышался гнев, хотя говорила она по-прежнему тихо.

— Когда они успели рассказать?

— Как только он умер.

— И что они рассказали?

— Как он жил.

Она придвинулась вплотную и тело ее коснулось Бишопа.

— Хьюго.

— Да?

— У тебя опять непроницаемое лицо.

— Я чувствую опасность.

— Ты думаешь о чем-то.

— Я регулярно этим занимаюсь.

Алые губы ее раскрылись. Они были очень близко.

Он стал думать о ней. Забыв, что у нее есть разум.

— Представь, что мы ни о чем не говорили, ничего не знаем друг о друге, — выдохнула она.

— Да?

— У тебя и голос тоже суровый.

— Предположим, мы не разговаривали. И что?

— И я вот так подошла к тебе.

— Предположим.

— Что бы ты тогда сделал?

— Это не имеет значения.

От нее шел чувственный жар. В комнате стало тихо.

— Ты уверен в этом?

И опять ему казалось, будто он находится с ней в пустынном месте, недосягаемом для других. Вся жизнь была сосредоточена в этом жарком, живом теле.

— Да, — ответил он.

Мелоди дрожала.

— Холодно? — ласково спросил он.

Она сделала от него несколько шагов.

— Да. Я слишком близко к тебе подошла. И давно ты уже умер?

Он засмеялся. С некоторым облегчением. Потом предложил:

— Давай выпьем?

Она улыбнулась.

— Ты искренне смеешься, да?

— А ты нет?

— Думаю, да. Хотя, пожалуй, это не столько смешно, сколько наводит на размышления. У тебя есть шотландское виски?

— Тебе с содовой?

— Да, прекрасно.

Он приготовил напитки, приговаривая:

— Наводит на размышления… иными словами — приводит в ярость?

Мелоди все еще улыбалась.

— Ты ведь в бешенстве? — невинно спросил Бишоп.

— Даже если бы я была в бешенстве, я бы не позволила себе проявить его. Разве нет?

— О, думаю, да. По отношению ко мне, пожалуй, не позволила бы. Я ведь очень по-доброму к тебе расположен, Мелоди.

— Ах, какой самодовольный. Еще и торжествует.

— А ты злишься из-за того, что я один из немногих мужчин, которые находились так близко от тебя и не опалили крылышки?

— Ты первый. — Она произнесла это с некоторым недоумением. — Первый из тех, кто действительно является мужчиной, я имею в виду. Другим вообще нечего было опалять. Сутенеры.

— Удивляюсь, что ты водишься с такой странной компанией.

Мелоди рассмеялась.

— Некоторые вещи трудно объяснить. Это все равно, что спустить курок и только тогда обнаружить, что ружье не заряжено.

Он подал ей бокал.

— Но это то, что произошло со мной.

Она покачала головой.