Евгений Сухов - Бандитская губерния

— Да, верно, растерялся наш Ефимка, — заключил Воловцов. Он оглянулся на Петухова, все ли он успел записать, и тот кивнул Ивану Федоровичу головой: мол, записывать успеваю, продолжайте. Но допрос, собственно, был уже закончен. Ради общей картины Воловцов задал городовому еще вопрос:

— А вы лично знали Марью Степановну Кокошину?

— Знал, — кивнул Еременко. — Всех домовладельцев, сдающих квартиры и комнаты внаем, нам положено знать.

— А дворника, что служил прежде, знали? — спросил Иван Федорович.

— Степана-то? — Городовой как-то странно посмотрел на следователя. — Знал, конечно. Это тоже входит в наши обязанности — знать дворников. Через них можно сведения о сомнительных постояльцах добыть, и вообще, дворники для полиции люди оченно полезные…

— Знаю, знаю, — усмехнулся Воловцов. — Дворники — первейшие помощники полиции…

— Точно так, господин судебный следователь… — с большой готовностью подтвердил городовой и продолжил: — Ну, так вот, как запропал он, Степан-то, Марья Степановна Ефимку в дворники и взяла. Потому как на ней постояльцы и прочее хозяйство, а стало быть, двор и прилегающую к дому территорию надлежит содержать в чистоте и полном порядке. Чего без дворников никак не можно.

— Ясно, — сказал Воловцов и улыбнулся. — Благодарю вас за столь обстоятельный рассказ. И не смею вас больше задерживать. Да, позовите к нам доктора Живаго, если он уже осмотрел труп…

Городовой доктор Андрей Игоревич Живаго оказался плотным лысоватым мужчиной, необычайно подвижным и резвым для своей солидной комплекции. Есть такая порода толстяков, которые, несмотря на полноту и одышку, везде бывают, всюду поспевают, обо всем ведают, и все их знают.

Доктор Живаго был как раз из таковых, его знали. И не только потому, что в бытность практикующим врачом он срывался из дома в ночь-полночь к больному, который жил на другом конце города, оказывал ему всяческую помощь, а ежели семья больного была бедна, еще и не брал за визит денег. Его пускали даже в мусульманские дома на женскую половину, и он осматривал женщин беспрепятственно, поскольку доверием и авторитетом пользовался безграничным.

И вот три года назад городская Дума упросила его принять должность городового врача, то есть стать официальным лицом, осуществляющим санитарный надзор за всеми учреждениями города, проводящим противоэпидемические мероприятия и судебно-медицинскую экспертизу. Полномочиями он был наделен такими, что в отдельных случаях ему позавидовал бы и полицмейстер города. А рязанский губернатор тайный советник Николай Семенович Брянчанинов считал его, ни много ни мало, своим заместителем. Конечно, не официально…

Знали доктора Живаго в Рязани еще и по иному поводу. А повод этот был прост: он приходился племянником покойному ныне почетному гражданину и купцу-банкиру, первейшему в городе благотворителю Сергею Афанасьевичу Живаго, которого на Рязани знала, вот уж точно, каждая собака!

Когда он вошел на кухню дома Кокошиной, превращенную судебным следователем Воловцовым и околоточным надзирателем Петуховым в дознавательскую комнату, то там стало будто бы светлее. Андрей Игоревич буквально излучал свет и тепло. Такие к концу жизни становились праведниками и едва ли не святыми и умирали, являя православному миру свои нетленные останки.

— Я — Живаго, городовой врач, — представился, в первую очередь для Воловцова, Андрей Игоревич.

— Воловцов, судебный следователь, — ответил на крепкое рукопожатие доктора Иван Федорович.

— Вы из Москвы? — догадался Живаго.

— Да, а как вы…

— По вашему «аканию», — улыбнулся доктор, скорый не только в движениях, но и в речи. — Вы, представляясь, сказали: «Валавцов» и «следаватель».

— Ясно, — улыбнулся Иван Федорович.

— Итак, господа, — обратился Живаго уже к обоим служителям закона, когда осмотрел труп, — вас, надо полагать, интересует вопрос: отчего умерла госпожа Марья Степановна Кокошина?

— Именно так, — произнес околоточный надзиратель и невольно посмотрел на Воловцова.

— Так вот, спешу доложить вам, что домовладелица Кокошина Марья Степановна скончалась от ожогов, не совместимых с жизнью.

— То есть она загорелась живой? — спросил Воловцов, хотя вопрос этот был уже излишним.

— Да, она загорелась, когда была еще жива, — ответил доктор Живаго. — Более того, мною не усмотрено абсолютно никаких признаков насильственной смерти и ни малейших следов сопротивления со стороны старушки.

— Но… — хотел было что-то сказать Иван Федорович, но осекся, заметив торжествующий взгляд околоточного надзирателя Петухова. Что ж, пари ему проиграно, и следовало это признать…

— Это, конечно, мое предварительное заключение, — видя, как помрачнел московский гость, произнес Живаго. — Но вскрытие, я полагаю, покажет в легких наличие дыма, что только подтвердит мое первоначальное заключение: Кокошина еще дышала, когда уже горела. Впрочем, давайте отложим проставление точки на этом вопросе до результатов вскрытия…

— И когда нам их ожидать? — выделив слово «нам», спросил торжествующий победу Петухов.

— Вскрытие трупа я проведу сегодня во второй половине дня, — ответил доктор. — Это значит, что официальное медицинское заключение вы получите завтра…

Когда он, откланявшись, ушел, засобирался и Воловцов.

— Поздравляю вас, вы выиграли пари, — с трудом заставил себя произнести эти слова Иван Федорович. — А я проиграл…

— Бывает, — снисходительно ответил околоточный надзиратель, довольный, что сбил спесь с этого московского следователя. Будет знать теперь, что здешние служители благочиния и законопорядка тоже не лыком шиты… Но Петухов оказался прав не полностью. А лучше сказать, и вовсе оказался не прав. Спесь или, скорее, уверенность в версии, что Кокошина была убита, — да, у Воловцова малость пошатнулась, но только самую малость. Теперь оставалось дождаться приезда сына. И если в квартире Марьи Степановны Кокошиной пропали деньги, драгоценности или еще что-либо, значит, версия Воловцова верна. И вообще, московские следователи по наиважнейшим делам, господин Петухов, просто так не сдаются…

— Ну, что там? — Тетка сгорала от нетерпения и, чего ж поделать с этими женщинами, от любопытства.

— Пока не знаю, — честно ответил Иван Федорович.

— Но она же не наложила на себя руки? — округлила глаза Феодора Силантьевна.

— Из трех версий: несчастный случай, самоубиение и убийство — версия самоубийства покуда самая реально доказуемая, — уныло проговорил Воловцов.

— Но это же уму непостижимо: облиться керосином и зажечься! — всплеснула руками тетушка. — Это же какие муки ей, бедняжке, пришлось претерпеть! Что, повеситься нельзя было, на худой конец? — начала рассуждать сама с собой Феодора Силантьевна. — Мышиного яду в еду себе подсыпать или в питье, или вены порезать, как институтки от неразделенной любви часто практикуют? Что за выбор такой? — Она бессильно опустилась на табурет. — Нет, не верю… Скверного, конечно, характеру была покойница, но чтобы руки на себя наложить… Да еще та-а-ак…