Евгений Сухов - Бандитская губерния

— Верно, — ответил Иван Федорович. — Поэтому версия о несчастном случае наиболее шаткая.

— Я бы ее вовсе не рассматривал, — покачал головой Песков.

— То есть вы совершенно исключаете несчастный случай, на чем так настаивал околоточный надзиратель Петухов?

— Совершенно исключаю.

— Тогда давайте к ней больше не возвращаться, — предложил Воловцов. — Значит, остаются две версии: самоубийство и убийство. За самоубийство говорят следующие факты: Кокошину никто не бил печной кочергой по голове, не травил ядом и не зарезал финским ножом, прежде чем облить ее керосином и поджечь. То есть следов насильственной смерти на ее теле не имеется, равно как и следов сопротивления. Ее не связывали по рукам и ногам, поскольку на ногах нет никаких следов веревок, да и руки ее лежали свободно, причем одна была согнута в локте и словно прикрывала лицо… Тот факт, что в момент облития керосином она была жива, и то, что она сгорела заживо, тоже говорит о ее возможном самоубийстве. И говорит весьма убедительно. Кроме того, в комнате Кокошиной ничего не перерыто, все стоит на своих местах, в чем вы сами можете убедиться. У нее ничего не искали, если предположить, что все же было совершено убийство с целью ограбления…

— Да, в медицинском заключении говорится, что ее легкие наполнены дымом и газами от горения керосина, — подтвердил Песков.

— Вот именно, — произнес Воловцов, подходя к комоду. — И еще, — остановившись, он выдвинул верхний ящик, — по словам дворника Ефима Кологривова и поденщицы Натальи Квасниковой, Кокошина никого не впускала в свои покои. И дверь в свою квартиру всегда держала запертой. В частности, ни дворник, ни сама Наталья в комнате у хозяйки никогда не бывали. Жильцы с первого этажа — а нам еще надлежит их всех допросить — тоже вряд ли были сюда вхожи. За квартирной платой она, скорее всего, ходила по жильцам сама. Это значит, что в ее квартиру проникнуть было практически невозможно. К тому же при осмотре места преступления двери квартиры Кокошиной, в частности, ее комната была заперта на крючок изнутри, а окон она никогда не открывала. Все эти факты убедительно говорят, что этот случай с Кокошиной — явное самоубийство. У околоточного надзирателя Петухова есть все основания, чтобы закрыть дело… — Воловцов тщательно осмотрел содержимое верхнего ящика комода и открыл средний ящик, продолжая свои рассуждения: — Вторая версия — убийство. Здесь факты только косвенного характера, и весьма шаткие. Первый: у Кокошиной не имелось мотивов, чтобы наложить на себя руки. По крайней мере, видимых. А о каких-либо внутренних переживаниях нам уже никогда не узнать. По словам моей тетушки, в достаточной степени близкой с покойной, характер у Кокошиной был скверный: в душу к себе она никого не пускала, но истеричной и паникершей по незначительным, да и значительным поводам, похоже, тоже не являлась. И к экстравагантным поступкам, вроде самосожжения, была не склонна. — Воловцов закрыл второй ящик и, наклонившись, открыл нижний ящик комода с бельем. — Конечно, она могла впустить к себе в квартиру человека, но только хорошо ей знакомого. И только в прихожую. А этот человек мог каким-то образом проникнуть в ее покои и совершить убийство, но…

— Но для убийства тоже нужны мотивы, — подхватил Песков.

— Вот именно, — внимательно посмотрел на своего коллегу Воловцов. — Кто ее мог убить? И зачем? Вернее, с какой целью? Жиличка Наталья, которая задолжала ей денег? Но ведь Кокошина их с нее пока не требовала. Или дворник Ефимка, которому она дала работу и который иной работы, равно как и средств для пропитания, более нигде не найдет? У кого из них мог быть хоть какой-нибудь мотив? А вот у человека, знавшего про нее больше, нежели те, о коих мы говорим, мог иметься мотив. Например, этот человек мог знать, что у старухи Кокошиной имеется кубышка со златом-серебром, которую она прячет в тайнике. Более того, он знал, где этот тайник. Вот почему в покоях Марьи Степановны ничего не было перевернуто вверх дном, и вот что может послужить мотивом убийства Кокошиной…

— Так вы что, ищете сейчас эту кубышку со златом-серебром? — спросил Песков, наблюдавший за манипуляциями Воловцова с ящиками комода.

— Да, что-то в этом роде, — ответил Иван Федорович, задвигая нижний ящик. — Если мы найдем подтверждение, что у Кокошиной была такая кубышка, но вдруг исчезла, это будет главным и неоспоримым фактом, что ее убили…

— Завтра, в крайнем случае послезавтра, приедет ее сын, — сказал Песков. — Может, он прояснит ситуацию с кубышкой ?

— Я очень на это надеюсь, — ответил Воловцов.

Он подошел к постели покойной и отвернул постельное белье. Взорам следователей открылся бок кованого сундука.

— А ну-ка, иди сюда, дружок, — сказал Иван Федорович, вытягивая сундук из-под кровати.

Когда открыли крышку, он оказался наполовину пуст. На дне его лежали сложенные простыни, наволочки и полотенца. Ни денег, ни драгоценностей не было.

— М-да-а, — протянул Иван Федорович. — Кубышки нет. Равно как и ее следов.

На всякий случай, уже без всякой надежды и только ради очистки совести, Воловцов и Песков осмотрели половицы комнаты Кокошиной, ее прихожей и даже простучали стены обоих помещений. Место, где мог храниться тайник, обнаружено не было. Скорее всего, такового просто и не имелось. Следователи переглянулись и, не сговариваясь, вышли из квартиры Кокошиной.

— Что дальше? — спросил Песков.

— Теперь будем опрашивать постояльцев дома, — ответил Воловцов. — Авось что-нибудь да всплывет…

— И когда начнем? — поинтересовался титулярный советник.

Воловцов удивленно посмотрел на Пескова:

— Как это когда? Сейчас…

Постояльцев у Кокошиной, если не считать девицу Наталью Квасникову и дворника Ефимку, проживающего в каморке под лестницей, было четверо. Все они — люди одинокие и бессемейные, только у Григория Наумовича Шаца имелись в уездном городке Климовичи Могилевской губернии брошенные им жена и две дочери, чего он совершенно не скрывал.

— А что я мог сделать, когда в городе закрыли единственный аптечный магазин, где я служил у господина Ариэля Давидовича Фогельзанга помощником аптекаря? — спрашивал Григорий Наумович собеседника, задавшего ему вопрос о его семье. — Зачем закрыли? У полиции имелись сведения, что в нашем аптечном магазине торговали порнографическими французскими открытками… А кто торговал? Нет, я спрашиваю вас — кто торговал? Я не торговал, Ариэль Давидович тоже не торговал, провизор Зкрах Миклашевский тем более не торговал… Но полицейские устроили в магазине шмон и нашли в провизорской дорожный саквояж, полный порнографических открыток. Миклашевского арестовали, Ариэль Давидович неожиданно лег в земскую больницу с диагнозом наличия хронических потертостей на детородном органе, а меня попросту уволили. И что прикажете делать? Я себя-то прокормить не мог, а тут еще три рта. И, как ни странно, все они просят кушать. А положить мне в их клювы совершенно нечего. Да еще Кайла Абрамовна, моя жена, вечно пилила меня одной и той же пилою со словами, что я «дефектный» и «неправильный» еврей, коли не имею способностей обеспечить семью. Ну, какому мужчине, скажите мне по совести, понравится, когда его называют неправильным и дефектным?!