Нина Васина - Дурочка (Ожидание гусеницы)

— Не хотите отстраниться от чужих проблем и перейти к своим собственным? — осторожно поинтересовался Раков. — Время посещения ограничено.

— Чужих проблем? Эти люди — мой близкий круг, ближе них никого не осталось.

— Можно спросить? — Раков подался к Лукреции через стол. — Я слышал тогда, как полковник меня вам предлагала. Если бы не этот разговор сейчас, что бы вы решили?

— Я бы согласилась, — Лукреция ответила сразу, без смущения и раздумий. — Тогда речь шла о муже для моей дочери, пусть даже это была сделка в обмен на твою карьеру и жилищные условия. А сейчас ты меня подло шантажируешь!

— То есть, вас бы устроил «засланный казачок» в вашем доме? А мое предложение взять ситуацию в свои руки не устраивает?

— Послушай, как там тебя… Флигель. На данном этапе нашего общения я все еще верю Ладовой, которую знаю двадцать лет, и не доверяю тебе. Вот не верю, что ты сможешь вытащить меня из этой истории быстро и без последствий. Иначе, зачем тебе угрожать оглаской в прессе?

— Я не так давно в вашей среде трепыхаюсь, но сразу понял, что угроза срабатывает быстрее и четче, чем искреннее предложение помочь и защитить.

Лукреция брезгливо дернула уголком рта и заметила:

— Ну что ж, юркий мальчик, озвучь теперь после угроз свои условия помощи и защиты.

— Я вытаскиваю вас из этой истории быстро и без последствий. Женюсь на Аглае. Прописываюсь в вашей московской квартире и рассчитываю на несколько ваших звонков нужным людям после окончания университета.

— То есть, ты ставишь на меня?.. — насмешливо удивилась Лукреция. — Смотри, не прогадай — Наташке генерала могут дать!

— Точно. Ставлю на вас. Мы, смоленские молодцы, хитры да не без ленцы. Загонит она меня грязными поручениями, а потом скинет после тридцати за решетку или пенсионерке постарше. Вы поинтеллигентней будете. После устройства на достойной должности я должен иметь право самому распоряжаться одной третьей частью всех своих заработков, а до этого, уж не обессудьте, побуду у вас на иждивении. Это, кстати, для вас будет неплохим стимулом побыстрей и поденежней меня устроить.

Лукреция, совершенно разбитая, кивнула, глядя в пол, и спросила, не поднимая головы:

— Никакого суда?

— Так точно. Завтра до вечера вытащу вас отсюда.

— Что я должна сделать сейчас?

— Просто дайте знак, что согласны на мои условия. Я вам верю.

У Лукреции перехватило дыхание — этот шантажист ей верит! Она медленно подняла голову, ожидая наглой ухмылки победителя, и угодила в грустные глаза цвета гречишного меда.

— Спасибо за доверие, — встал Раков. — Вы никогда не пожалеете, обещаю.

На следующий день к восьми вечера Лукреция вернулась домой. Привез ее Флигель на одном из автомобилей Ладовой. Подняться в дом поначалу отказался. Объяснил это буднично:

— Дом наверняка прослушивают.

Совершенно замороченная Лукреция никак на эти его слова не отреагировала.

В десять утра в следственном изоляторе ей сообщили, что найдена предсмертная записка профессора Ционовского. Почти сразу приехал Крэзи-бой с большим чином из МВД. Экспертиза и заключение по ней были сделаны в рекордные сроки — за четыре часа, материала для сравнения почерка профессора было предостаточно. Потом в ожидании постановления об освобождении Крэзи-бой развлекал Лукрецию в комнате для допросов воспоминаниями прошлого под чай с конфетами. Полковнику Крылову было явно не по себе.

— Может, глотнем для ясности? — он достал из внутреннего кармана кителя плоскую фляжку с коньяком.

Лукреция ничего не ответила, складывая горкой скомканные фантики от съеденных конфет. Но когда Крэзи-бой плеснул себе в чашку коньяка, отобрала фляжку и допила все из горлышка.

— Я не курила сорок шесть часов, — сказала она после этого.

Крэзи-бой суетливо покопался в карманах.

— У меня только сигареты.

Лукреция взяла одну, но закуривать не стала — сидела и нюхала. Крэзи-бой перешел к ближайшим событиям.

— Лейтенантик Наташкин оказался не без способностей. Вчера добился постановления на повторный обыск помещения, в котором был найден мертвый профессор. Ну, как добился… не без моей помощи. Сегодня к восьми утра вскрыли опечатанное помещение в присутствии вашего участкового, а там книг и папок всяких!.. Сама видела, что мне объяснять. Участковый начал книги потрошить, а Раков мебель осматривать. Я подъехал к девяти, комната была засыпана бумажками по колено, а еще и половины не разгреблось. Мне даже поплохело от такого зрелища. Но ради тебя я решил пригнать группу моих ребят, чтобы они по одной каждую бумажку и книжку перебрали, в коробки складывали и выносили это наружу. Пока ребята добирались, лейтенант нашел скомканную записку в кресле, в котором профессор собственно…

— Вот так просто взял и нашел? — уныло поинтересовалась Лукреция.

— Она была глубоко засунута между сиденьем и подлокотником. И нашел ее Раков не просто, а как полагается, в присутствии понятых, Таисии Маслёнкиной и твоего покорного слуги…

— Туся была понятой? — встрепенулась Лукреция.

— Была. И сильно страдала, что нельзя самой поискать, а нужно только ждать и наблюдать. Обещала все убрать после нас.

— Это значит, Лайка тоже была при обыске? Они говорили?

— Кто?.. — удивился Крэзи-бой.

— Дочка моя с Раковым! — закричала Лукреция и вскочила.

«Успокоительную» таблетку полковник достал из другого кармана кителя. Из коробочки от леденцов.

— Лайка разговаривать-то осмысленно начала не так давно, а к посторонним ближе чем на два метра не подходит до сих пор. Не понимаю, чего ты завелась? — Крылов помогал Лукреции запить таблетку, мученически кривясь лицом от стука ее зубов о стакан.

Через пятнадцать минут женщина расслабилась до бессмысленной улыбки и радостного обожания всех, кто входил в комнату. Крэзи-бой решил, что уже можно зачитать текст предсмертной записки:

— «Предчувствиям не верю и примет я не боюсь, — начал он проникновенно. — Ни клеветы, ни яда я не бегу. На свете смерти нет. Бессмертны все…» ( Тарковский, «Жизнь, жизнь» )

— Не-е-ет! — заплакала Лукреция, шлепая по столу ослабевшими ладонями. — Не на-а-адо, пожалуйста, я не могу больше его слышать!.. Засунь себе это стихотворение в ж…!

— Ладно, ладно, — опешил Крэзи-бой и решил сначала молча пробежаться по тексту глазами. — Дальше в прозе, своими словами и по делу: «В благодарность за осознание жизни, ее красоты и уродства, кончаю свое бессмысленное на данный момент существование с любовью в сердце, простив всех врагов и завистников…», двоеточие — «Неймарка, Глуховского…», ты подумай — целый список.! Ладно, это мы опустим, «…изношенность тела не дает более радоваться победам и бороться с неудачами, сознание подводит, и ребенок, обученный мною понятию слов и обучивший меня животной радости существования, вырос. « Час предвкушаю: смяв время, как черновик, ока последний взмах и н икоторый миг…» ( Цветаева из «Крысолова» ). Ухожу в никоторый миг 15 сентября 1995 года, старый, больной и счастливый выполненным. Простите, кому любви пожалел».