Марина Юденич - Игры марионеток

— Я встретила человека, который…. Впрочем, эту историю я вам уже рассказывала. Она завершилась, и я приехала сюда.

— Вы поступили правильно. Теперь, действительно, стало легче?

— Стало легче? Нет, это не совсем верное утверждение. Мне просто легко. И просто. Потому, что все понятно. Я знаю, что буду делать дальше, и главное, пожалуй, я знаю, как хочу теперь жить. И какой быть. Скажите правду, вы ведь работали со мной все это время? Я поняла это совсем недавно, хотя, наверное, следовало бы раньше….

— Немного. Мне, действительно, захотелось вам помочь. Но это было несложно, вы сами активно искали выход, вы боролись за свое душевное спокойствие. И заслужили его по праву. Я рад. Что же до того, что не сразу заметили мою работу, не огорчайтесь. Это нормально.

— Какая-то странная техника. Почти неуловимая. Вы не расскажите мне?

— Нет.

— Думаете, что моих знаний недостаточно?

— Нет, так я не думаю. Сейчас настали времена, когда получить необходимую для работы сумму знаний в нашей с вами профессии может каждый, кто этого всерьез захочет. Вы — толковая девочка, и полагаю, к учебе относились серьезно.

— Я, действительно, училась хорошо. И работать хотела…. Впрочем, я и теперь хочу работать. Может даже в большей степени, чем тогда. Вернее, более осознанно…. Вы молчите?

— Я очень хочу сказать вам кое-что по этому поводу. Но не знаю, имею ли на это право?

— Но вы уже сказали, правда, пока непонятно…. Теперь уж продолжайте, пожалуйста.

Да, теперь я, действительно, должен мысль закончить. Но не сердитесь, она, скорее всего, вам не понравиться.

— Не рассержусь, даю слово. И не обижусь. Говорите!

— Вы молоды. Умны. Красивы. Найдите себе другое занятие.

— Но почему?! Неужели я кажусь вам такой бесталанной?

— Напротив, вы можете достичь многого. И потому мне страшно за вас. Груз этот страшен и тяжел. Удержите ли вы ношу? А, удержав, будете счастливы?

В то утро, они долго оставались на террасе.

Официанты давно убрали со столов посуду, оставшуюся после завтрака.

И заменили скатерти.

Их белоснежные края трепетали на ветру, как крылья птиц, словно скатерти пытались взлететь и устремиться вслед за чайками, парившими над проливом.

Салон этого самолета очень мало походил на…. салон самолета.

По крайней мере, в том виде, каком представляет его подавляющее большинство нормальных людей.

Нечто похожее — но весьма отдаленно — мелькало иногда на экране, если речь шла о жизни президентов и миллионеров.

Удивляться тут было не чему — теперь она была и тем, и другим.

Верилось слабо.

Нельзя сказать, что происходящее казалось ей сном.

Но и абсолютной реальностью оно — вроде как — тоже не было.

Так, нечто среднее между правдой и ложью.

Не ощущения пока, а смутные предчувствия.

Может — сбудутся, и тогда надо будет ко всему этому спешно привыкать.

А может — и нет.

И тогда — слава Богу, не слишком-то и поверила! — не придется мучительно возвращаться к действительности.

Хотя действительность, которая вот уже тридцать три года окружала Лолу Калмыкову, надо признать, была не такой уж страшной.

Она родилась в небольшом южном городе, с рождения была окружена любовью многочисленных родственников, и в первую очередь — мамы. Красавицы, талантливой, как говорили, балерины, вынужденной после рождения дочери покинуть сцену, довольствуясь скромной должностью руководителя танцевального кружка в городском Доме пионеров.

Потом следовала, бабушка — тоже, в прошлом, актриса, правда — драматическая, отыгравшая на сцене местного театра целую вечность — пятьдесят, без малого, лет.

Потом — целая плеяда «двоюродных» — бабушек, дедушек, тетушек, дядюшек, сестер и братьев.

Семья была веселой, дружной, хотя немного безалаберной.

Жили одним днем, ценности духовные ставили много выше материальных, и потому, наверное, испытывали вечные затруднения с деньгами.

Но — не унывали.

Дети в такой обстановке чувствовали себя комфортно.

Единственным семейным «изъяном» было отсутствие Лолиного папы.

Сначала, когда Лола была еще маленькой, но уже начала теребить родственников вопросом: «А где мой папа?», делая при этом ударение на слове — мой — у других детей в семье папы были — ей говорили, что папа уехал в командировку.

Что, собственно, означает таинственная «командировка», Лола не знала, но само слово ей нравилось, и это обстоятельство легко мирило девочку с отсутствием папы.

Позже, когда объяснять затянувшуюся командировку, было уже сложно, бабушка торжественно и скорбно объявила Лоле, что папа был военным и погиб на афганской войне.

Мама при этом отрешенно молчала.

Новую версию Лола приняла также легко, как и предыдущую.

Папу, ей было, отчего-то, совсем не жаль, зато стало жаль маму. Теперь Лола страстно мечтала, чтобы мама, наконец, перестала горевать о нем, и вышла замуж.

Заполучить папу — пусть и не родного — все же хотелось.

Но замуж мама так и не вышла.

Лет в четырнадцати от роду Лола вдруг поняла, что и вторая, бабушкина, версия про папу — «афганца» не выдерживает критики.

В доме не было ни оной фотографии героя.

Ни одной вещи, напоминавшей о нем.

Не было писем.

Семья не получала пенсии, которая — Лола интересовалась этим вопросом специально — полагалась если не матери, то уж, по крайней мере — ей, дочке.

Словом, аргументов накопилось достаточно и однажды, со всей беспощадностью детского максимализма, она потребовала ответа.

Бабушка пыталась что-то сказать, но мама остановили ее слабым движением руки.

— Да. Он не погиб. И вообще не воевал. Просто не захотел с нами жить. Или не смог. Можешь выбрать, что тебя больше устраивает.

— Но почему?

— Когда мы встретились, он уже был женат. А, когда родилась ты, стало ясно, что семью оставить не может.

— Почему?

— Тебе трудно будет понять. Это связано с его работой.

— А кем она работал?

— Начальником…. — мама неожиданно усмехнулась.

— Каким начальником?

— Большим.

Лола закатила истерику.

Первую настоящую истерику в своей жизни.

Она требовала, чтобы ей назвали имя отца, сказали, где он живет и кем работает, она хотела немедленно его увидеть или, по крайней мере, говорить с ним по телефону.

Бабушка со слезами суетилась вокруг.

Но мама была непреклонна.

— Тебе незачем знать о нем больше того, что я уже сказала. И ты не узнаешь.

— Он бросил тебя, бросил…. бросил… бросил…

— Можешь говорить, что угодно.

— Ты не имеешь права…. Я пойду….

— Куда, интересно знать? В милицию? Иди. Насмешишь людей.

Следующий год был трудным.

Лола и без того переживала переходный возраст, вдобавок к этому, она буквально «заболела» отцом.