Сергей Сибирцев - Московские этюды

- Опричнина, стрелецкие казни, ежовые рукавицы - вот первейшая задача у слуг государевых.

Родительницу свою девка Галка теперь больше встречает в телевизоре.

Гримированная под молодку, родительница основательно угнездилась в уютном ящике и прокуренным приятным басом снисходительно комментирует чрезвычайные убийственные вещи о непрекращающихся забастовках голодного отпускного люда. Сознавая себя неотразимой в этом французском жакете, родительница все равно профессионально заботится о дикции, о своих пальцах в перстеньках, и, разумеется, о великолепных данных своих коленок она тоже не забывает, и мальчику-оператору начальственно до съемки талдычит насчет ракурса выдающихся ее ножек.

Безусловно, насчет возрастных данных родительница не распространяется, хотя ее зеркальце твердит ей уже давно с объективной простотою: ты бы, мать, не выдумывала себе очередной грим-броню, а про дочку, свою Галку поинтересовалась у своего родительского сердца...

Но родительнице было глубоко не до своего сердечного вопроса, она хлестко комментировала видеоданные о неуправляемой оппозиции, которой отчего-то начисто обрыд полуголодный отпускной режим, и которая с рабской зависимостью на искаженных неприличных лицах требовала какой-то справедливости по выплате зарплат и прочих недемократических льгот...

СКАЗКА О РУССКОЙ ЖЕНЕ И ЕЕ НЕПУТЕВОМ МУЖЕ

Жила на белом свете красивая жена. Жила жена в самом стольном граде, в Москве.

Жила не высоко, не низко, - на семнадцатом этаже проживала в белой стройной башне-доме.

Профессия у жены была знатная, любимая и оттого на государственной службе жалование выдавали сущие гроши.

В сказочной жизни, ежели тебе лично приглядно и душевно на службе, то какие-нибудь подлости обязательно караулят поблизости.

А еще красивая жена любила своего мужа. Ревновала мужа во все годы совместной жизни. Ревновала к соперницам, которых сама и выдумывала. Например, видит: муж, точно сопливый школяр, внимательно разглядывает чужую смазливую мордашку, таращится на проходящие вызывающие ножки, - у красивой жены тотчас на лице появлялась маска: горькая, кислая, гневная, предосудительная, снисходительная...

И муж понимал нервные чувства жены и старался изо всех сил, чтобы отучить себя от прилипчивой студенческой привычки: давить косяка, чтоб его красивая жена не портила себе ни нервы, ни лица несимпатичными масками.

Жена в этой сказочной жизни жила почти счастливо...

Но в один ненастный осенний пушкинский день ее любимый муж объявил:

- Жена! Слышишь, жена, мои стихи приняты! Мои стихи будут печатать! Целая подборка, в таком журнале... А?!

И муж бросил свою службу. Хорошо оплачиваемую, но всегда во все времена отвратительную для его тонкой души. Муж стал сочинять тощие стихотворные книжки, которые почему-то никто не спешил вырывать из равнодушных рук продавцов-киоскеров.... В утешение муж бодро говорил своей красивой жене:

- Запомни, жена, твой муж п о э т... Нет выше сего звания ни на грешной земле, ни в божьем поднебесье... Кем я служил, смешно и скорбно вслух произнести... Твой муж - поэт. Жена, ты чувствуешь разницу? Чувствуешь?

В ответ красивая бедная жена, глядя скорбными чужими глазами на бодрого мужа, отмалчивалась.

Но однажды жена сказала страшную сущую правду:

- Да, мой милый, я очень почувствовала разницу. Отныне я не могу позволить себе купить нашему мальчику живые фрукты! Понимаешь ты своей тонкой поэтической душой, сердцем, наконец! Ребенку нужны полноценные витамины. Ребенок растет... Он должен, обязан полноценно кушать, чтоб... Ты же отец. Вспомни...

Муж, не дослушав справедливых изуверских упреков, бежал из белой стройной башни-дома. И бежал в очередное издательство с новым тощим поэтическим сборником.

Там на машинописных форматных листах жили стихи и поэма. Поэма про светлую волшебную любовь к жене и этому сказочному миру. В этой обыкновенной стихотворной поэме муж вновь и вновь объяснялся в космической, то есть неземной, неизъяснимой и потому вечной любви к жене, которая волею Господа Бога стала его суженой, стала матерью его сына, стала его единственным вдохновением, - стала его жизнью.

В прочих стихах муж с уже ослабевшим, пригасшим поэтическим пылом, но все равно не скупясь, раздавал дифирамбы и земным модно завитым белолицым березкам и сельской из детства речушке неторопливой, в пахучей ряске и с непременным вечерним концертом лягушечьего хора, и...

И вот в один солнечный душно-тополиный день приключилась настоящая беда для мужа. Ему в одной солидной редакции, где его принимали за нормального обыкновенного даровитого стихотворца и щадно печатали, со всей возможной доброжелательностью сказали:

- Старик, разумеется, ты поэт... А по мне, - тебе давно место в столичной секции. Вот... Но это так, к слову. Ты сиди, не перебивай, вникай в действительность! Вашему брату, который... Который любит жену, березки, лягушек и прочие жизненно необходимые символы, - в данный исторический отрезок времени, непроханжа. Не нужны вы никому! Люди сейчас заняты совершенно обратным смыслом. Люди хотят стать сволочью. Понимаешь, кто быстрее... Чем крупнее сволочь, тем ему больше почета и благ. Пойми, старик, - сволочь не нуждается, чтоб ее возвышали... Ей это строго воспрещается. Пойми, сейчас нужно выжить. А выжить можно только за счет чужого горба. Такая вот нынешняя поэтическая ситуация, старик. Читай свои вирши лично жене, еще кому-нибудь... Ты, старик, проснись! У тебя ж была великолепная службишка, греб денежки... Вернись, может возьмут. Деньги не воняют, особенно в наше сказочное время. Блажной народец эти поэты, ей богу! Вернись на грешную землю, - жена спасибо скажет. Нужны ей твои стишки!.. Черт с тобой, я тебе дам рекомендацию в эту дерьмовую секцию... Старик, ты куда? Обиделся на правду-матку... Делай капитал и приходи, поговорим! Приходи...

Муж весь бледный, весь в сердечном поту выбежал на душную сказочную улицу и первым делом подошел к редакционному тротуарному лотку...

И ужасное гибельное подозрение закралось в его тонкую душу: его вновь обманули, второй раз и окончательно. Первый раз сумела провести его Муза Поэтическая, которая однажды черной бессонной ночью нашептала ему сладкозвучные, небесные, святые, а оказалось такие непрочные слабосильные слова-уверения о его поэтическом земном призвании и служении...

На лотках вольготно возлежали самодовольно-глянцевитые переводные иноземные детективы, триллеры, вестерны, мягкие оберточные пособия по совокуплению, порножурнальчики, порно-газетки. Голые, порочной нечеловеческой красоты, девицы, точно препарированные, раскинулись-раскидались, взывая к немедленному плотскому, звериному, зверскому...