Евгения и Антон Грановские - Дневник тайных пророчеств

Тяжело опираясь на руку усатого, Гумилев попытался встать, но вскрикнул и снова повалился на землю.

- Кажется, у вас вывихнута нога, - сказал усатый. - Если вы не против, я попытаюсь ее вправить.

Гумилев кивнул и закрыл глаза. Перед глазами у него по-прежнему все плыло, язык распух, и ворочать им было чрезвычайно трудно. Усатый засучил Гумилеву штанину, осмотрел колено, затем обхватил ногу пальцами и одним сильным рывком вправил вывихнутый сустав.

Гумилев вскрикнул и открыл глаза.

- Нога в порядке, - сказал усач. - Но руку я вам привести в порядок не смогу. Если я выну стрелу, откроется кровотечение. Придется потерпеть.

Николай Степанович кивнул и поглядел в лицо своего спасителя. Ему показалось, что он где-то уже видел это загорелое лицо. Где-то совсем недавно…

- Кто вы? - тихо спросил Гумилев.

- Петруччио Браккато, - ответил усач. - Мы с вами виделись в «кают-компании». Вы можете идти?

Гумилев подвигал ногой. Острая боль ушла, но сустав все еще болел.

- Думаю, смогу, - сказал Гумилев.

- Что с вами случилось? - спросил Браккато. - Где паренек-негр, который увязался за вами?

- Он… мертв, - глухо проговорил Николай Степанович. - Сколько я отсутствовал?

- Пятнадцать дней.

- Ясно. - Николай Степанович посмотрел на мертвую гиену и спросил: - А как вы здесь оказались?

- Сопровождал на сафари нашего русского набоба, - ответил итальянец. - Но два дня назад набоба сожрал лев, и теперь я слоняюсь без дела, пытаясь раздобыть денег на дорогу до Санкт-Петербурга.

- Куницына сожрал лев? Как это случилось?

- Я ранил льва и предоставил господину Куницыну добить зверя. Куницын выстрелил, но по нелепой случайности патрон в его ружье оказался холостым. Второго шанса лев ему не дал. И, в сущности, его можно понять.

- Вот оно что, - тихо проговорил Гумилев, внимательно вглядываясь в непроницаемое лицо итальянца. «Черт тебя знает, приятель, что ты такое», - как бы говорил этот взгляд.

- А почему уцелели вы?

Браккато пожал плечами.

- Я дал зверю понять, что воздерживаюсь от схватки. Он не возражал.

- На редкость сообразительный зверь, - заметил Гумилев.

- Я тоже так думаю. Вам повезло, что я оказался поблизости.

- Вам тоже, - сказал Гумилев. - Я могу включить вас в состав экспедиции.

- Что за экспедиция? - поинтересовался, прищурив серые глаза, итальянец.

Гумилев нашел в себе силы усмехнуться.

- А вам это важно? - хрипло проговорил он.

Итальянец тоже усмехнулся.

- Не очень. Я готов работать кем угодно, хоть чесальщиком спины, лишь бы поскорее унести ноги с этого проклятого Черного континента. Когда вы возвращаетесь в Россию?

- Через неделю.

- Мне это подходит, - кивнул итальянец. - А теперь пора двигаться в путь. До лагеря пять километров. Нужно успеть пройти их до заката, а ходок вы неважный.

- Ничего, справлюсь. Только помогите мне встать.

Браккато протянул Гумилеву руку, и тот, стиснув зубы, чтобы не застонать, поднялся на ноги.

Шли медленно. Вдали за спиной послышалось звериное рычание и вслед за тем визг и вой.

- Нашли гиену, - сказал, нахмурив брови, итальянец. - Сейчас начнется сражение. Хорошо, что мы успели уйти.

Николай Степанович шел, морщась от боли. Приглядываясь к Браккато, Гумилев пытался понять, знает итальянец что-нибудь или нет. Но загорелое лицо итальянца по-прежнему было непроницаемо. В конце концов Николай Степанович решился спросить напрямую.

- Господин Браккато, - обратился он к итальянцу, - я говорил что-нибудь в бреду?

- Да, - ответил итальянец и продолжил путь.

- Что же?

- Вы говорили стихами. Кстати, я видел тетрадку у вас за поясом. Но я ее не читал.

Гумилев нахмурился.

- Почему? - сухо спросил он.

- Во-первых, мне хватает и своих забот, - небрежно проговорил итальянец. - А во-вторых, я не слишком любопытен.

Несколько минут они шли молча. Первым молчание прервал Гумилев.

- Я расскажу, - сказал он. - Я был в племени «зверей». И записал их предсказания.

Браккато удивленно посмотрел на Гумилева.

- Вы с ними общались? - спросил он.

- Я участвовал в ритуале. Видел, как они вызывают духов… - Гумилев подозрительно прищурился на итальянца. - Вам смешно?

- Нисколько, - ответил тот. - За свою жизнь я видел множество чудес и ничему уже не удивляюсь. Хотя в данном случае я удивлен, - добавил он вдруг. - Во-первых, как это они допустили вас? Во-вторых, на каком языке они говорили, что вы их поняли?

- Я не смогу ответить вам ни на первый, ни на второй вопрос, - сказал Николай Степанович.

- Почему?

- Я… Просто я не знаю. - Гумилев остановился и схватил итальянца за руку. - Подождите… Дайте отдышаться…

Дышал он тяжело и хрипло. Браккато терпеливо ждал.

- Меня убьют на родине, - выпалил вдруг Гумилев. - Убьют тогда, когда я буду готов к великим свершениям.

- А вы политик? - осведомился Браккато.

Гумилев качнул головой и ответил:

- Нет.

- Полководец?

- Тоже нет.

Итальянец усмехнулся.

- О каких же великих свершениях идет речь?

- Я пишу стихи, - ответил Гумилев. - И пытаюсь достичь в этом совершенства. Но, скорее всего, не успею.

Наконец Николай Степанович отдышался, и мужчины двинулись дальше.

С полчаса они шли молча. Потом Гумилев принялся что-то тихонько бормотать себе под нос. Браккато, обладавший тонким слухом, услышал следующее:

Юный негр восседал на персидских коврах

В полутемной неубранной зале.

Точно идол, в браслетах, серьгах и перстнях.

Лишь глаза его дивно блистали.

Вплоть до моря он славен своим колдовством…

Поняв, что это стихи, итальянец отвернулся. К стихам он был равнодушен. По крайней мере сейчас, когда на горизонте маячили более захватывающие перспективы.

Скверное зрелище представляла собой Москва в этот мартовский день. С неба сыпался дождь, перемешанный с мокрым снегом. Промокших людей и лошадей обдувал холодный ветер, под ногами чавкало и скользило. Мокрых лошадей стегали по понурым спинам сердитые извозчики. Милиционеры ходили по улицам с поднятыми воротниками и, поводя озябшими плечами, поглядывали на прохожих, как дворовые псы на чужаков.

Улицы тонули в серой сумеречной скверне. Лишь в окнах ресторанов и пивных призывно горели желтые лампочки.

В одной из пивных, расположенной в самом центре Мясницкой улицы, шел напряженный разговор, беспрестанно подогреваемый пивом и водкой. Трое мужчин, прочно и надолго занявшие ближайший к окну столик, страстно о чем-то беседовали.

Один был коренастый, светловолосый, со скуластым и слегка одутловатым, словно только что вынырнул из похмельной спячки, лицом. Второй - худощавый шатен. Лица третьего было толком не разобрать из-за надвинутой на глаза широкополой шляпы. Этот был усат и широкоплеч и говорил по-русски с небольшим акцентом.