Евгения и Антон Грановские - Дневник тайных пророчеств

- Продолжайте, - сказал он.

- Кроме того, в дружеском кругу Таганцев рассуждал о возможности монархического заговора. И даже называл имена тех, кто, по его мнению, готов будет включиться в борьбу.

- Так-так, - проговорил Григорий Евсеевич, прищуривая черные глаза. - И что же, у вас есть список этих имен?

- Есть, - кивнул Блюмкин. - Но в нем всего несколько фамилий. Я же предлагаю расширить этот список. - Блюмкин усмехнулся и, понизив голос, добавил: - За счет скрытых врагов советской власти.

- Идея хорошая, - одобрил Зиновьев, заметно возбуждаясь. - Значит, у нас есть паровоз, осталось лишь прицепить к нему вагоны?

- Именно, - кивнул Блюмкин. - Если хорошо поработать, то можно расширить список до ста, а то и до тысячи фамилий. И, таким образом, прихлопнуть всю белую шушеру одним могучим ударом! Как вам такая идея?

- Идея хорошая, - одобрил Зиновьев. - Вы, товарищ Блюмкин, готовы сами этим заняться?

- Конечно! У меня уже и люди подходящие подобраны.

- Тут нужны люди особого сорта, - проговорил Зиновьев. - Верные, умные, полные решимости довести дело до конца - любыми… я повторяю - любыми средствами!

- О таких людях я и говорю, - кивнул Блюмкин.

Зиновьев глубоко задумался, пощипывая пальцами засалившийся локон на виске. Затем качнул головой, выходя из задумчивости, и строго произнес:

- Имейте в виду: когда мы начнем, дороги назад уже не будет. И одними косвенными уликами здесь не обойдешься. Обвиняемые должны будут дать признательные показания.

- Все зависит от средств воздействия, - осторожно заметил Блюмкин, внимательно глядя на Зиновьева.

- С этим проблем не будет, - отрезал тот. - Вы сможете применять любые средства воздействия. Соответствующими бумагами я вас обеспечу.

Блюмкин поднялся со стула и встал навытяжку.

- Когда прикажете начать? - сухо и деловито осведомился он.

- Сегодня же и начинайте, - ответил Зиновьев. - Я, конечно, еще посоветуюсь с товарищами из Центрального комитета. Но уверен - они разделят мое мнение.

Блюмкин кивнул, повернулся и деловитым шагом вышел из кабинета.

Полчаса спустя он стоял с папиросой во рту у афишной будки и поглядывал на освещенное окно кофейни. У самого окна сидел и пил чай Гумилев. Как всегда, подтянутый, самоуверенный, высокомерный. В окно он не смотрел. Блюмкина не видел.

«Посмотрим, - подумал, мрачно сдвинув брови, Блюмкин. - Посмотрим, как ты запоешь, когда тебе в рот сунут ствол пистолета. Я с тебя собью спесь, офицерская сволочь! Встанешь на колени и станешь умолять о пощаде. Как все!»

Блюмкин швырнул папиросу в лужу, яростно сплюнул под ноги, повернул голову и грубо подозвал к себе двух бойцов с винтовками, которые все это время растерянно топтались под козырьком кафе.

- Ну, как? - поинтересовался Блюмкин у следователя Якобсона, высокого лысого мужчины в круглых очках и с тонкой полоской седых усов над такой же тонкой губой. Следователь устало вздохнул:

- Никак.

- То есть? - резко спросил Блюмкин. - Он не признается?

Якобсон достал платок и вытер потную лысину.

- Признается, - глухо сказал он. - В монархических взглядах. В проповеди религиозного идеализма. Да он этого никогда и не скрывал.

- Так в чем же дело? - нахмурился Блюмкин. - Обвинение доказано. Значит, можно выносить приговор.

- Да, но Гумилев отрицает свое участие в заговоре и не называет имен соучастников, - разочарованно проговорил Якобсон. - Да и Таганцев не сказал ничего конкретно. В его показаниях говорится о людях, разделяющих его взгляды. Но ничего не говорится о заговоре.

- Чепуха, - дернул губой Блюмкин. - Я читал показания Таганцева. Их вполне достаточно, чтобы поставить к стенке полторы сотни офицериков.

- Да, но Гумилев…

- И Гумилева тоже! - рявкнул Блюмкин. - А если нет - значит, нужно дожимать! Какие средства воздействия применяли?

- Разные, - ответил следователь, лысина которого снова покрылась испариной.

- Физические? - деловито осведомился Блюмкин.

- И физические в том числе, - кивнул следователь. - Однако в данном случае физические средства не срабатывают совершенно. Этот сукин сын ничего не боится. Абсолютно ничего. Как будто считает себя бессмертным.

На щеках Блюмкина проступили розовые пятна.

- Что ж, - сказал он, - значит, нужно заканчивать дело.

- Каким образом? - тихо спросил Якобсон.

- Что значит «каким образом»? - прорычал Блюмкин. - Мне вас учить?

- Я, собственно, только хотел выяснить…

- Вы уже все выяснили, товарищ Якобсон. У меня есть прямые указания сверху. Завершайте дело!

Следователь, однако, все еще смотрел на Блюмкина с сомнением.

- Что еще? - раздраженно спросил Блюмкин.

- Хотелось бы получить не только устный приказ, но и письменное подтверждение.

Брови Блюмкина взлетели вверх:

- Это еще зачем?

- Николай Гумилев - личность в столицах известная, - осторожно заговорил следователь Якобсон. - Он - председатель Петроградского отделения Всероссийского союза поэтов. Если мы вынесем расстрельный приговор, могут случиться… неприятности.

Блюмкин тяжело задышал. Он был в бешенстве. Заметив это, следователь слегка попятился назад и как бы невзначай положил руку на кобуру. Видя его маневр, Блюмкин усмехнулся. «Ах ты, свиная отрыжка, - с ненавистью и презрением подумал он. - Если бы я хотел тебя пристрелить, тебе бы даже пулемет не помог!»

- Что-то я не пойму, - хрипло проговорил Блюмкин, - про какие неприятности ты мне толкуешь?

Якобсон отвел глаза и тихо проговорил:

- Вчера вечером мне звонил Луначарский. Убеждал, что арест Гумилева - ошибка. Требовал отпустить поэта под его ответственность. Сказал, что выражает не только свое мнение, но и мнение Максима Горького.

- Та-ак, - протянул Блюмкин. - И ты теперь думаешь: раз вожак затявкал, значит, и вся свора подхватит?

Следователь пожал плечами, по-прежнему не глядя в глаза Блюмкину.

- Слушай меня внимательно, Якобсон, - холодно проговорил Блюмкин. - Нужное распоряжение я тебе предоставлю. Но как только ты его получишь - сразу закрывай дело. Без промедления, понял?

- Если бумага будет…

- Будет! Но чтобы от вынесения приговора до его исполнения прошло не больше двух дней. Вы меня поняли, товарищ Якобсон?

- Понял.

- Можете идти!

Следователь повернулся и медленно прошел к двери. Выскользнув в коридор, Якобсон облегченно вздохнул и вытер платком потное красное лицо.

- Дьявол, - прошептал он. - Настоящий дьявол.

В кабинете было мрачно и холодно. Голые стены с обшарпанной штукатуркой выглядели убого. Однако письменный стол, за которым сидел Яков Блюмкин, поражал размерами и красотой. Он был огромен, сделан из красного дерева и украшен изящной резьбой.

Посмотрев на резьбу стола, Гумилев усмехнулся. Все эти завитки и узоры были похожи на какой-то нелепый атавизм, на витиеватый бараний рог, внезапно выросший на капоте грязного автомобиля. Блюмкин окинул взглядом осунувшегося и бледного поэта, неуклюже примостившегося на ободранном стуле, облизнул губы и заговорил: