Жорж Сименон - Дождь идет

- Ну, а арест?

- Ах да!.. Это произошло незадолго до того... Там как будто была обещана награда?.. Постой!.. Припоминаю, да... Это аптекарь из Лизье помог его найти... Этот человек... как же его звали?

- Рамбюр... Гастон Рамбюр...

- Верно. Бросая бомбу, он сильно поранил себе руку... Все, кто его видел, указывали, что левая рука у него забинтована... Чтобы купить бинты и лекарства для перевязки, его мать, понимая, что тут все с нее глаз не спускают, отправилась пешком в Лизье и зашла там в ближайшую к вокзалу аптеку... И надо же так случиться!.. Угадай, кто оказался в аптеке?.. Урбен!

- Наш Урбен?

- В Лизье в тот день была ярмарка, и Урбен поехал туда с отцом... Не знаю, что ему понадобилось в аптеке, но он увидел там мадам Рамбюр... А мадам Рамбюр Урбена не знала... "Знаете, кто это?" - просто так, ни о чем не думая, спросил он аптекаря. Но аптекарь - тот подумал, сообразил и отправился в полицию. Он продал ей перекись водорода и все необходимое. Полиция сделала обыск у Рамбюров и удостоверилась, что ни у нее, ни у ее внука нет никаких ран...

- Если я не ошибаюсь, всю премию аптекарю выдать не захотели и половину поделили между собой полицейские.

Я пытался навести матушку на разговор о самом аресте. Но, видимо, ее память устроена иначе, чем моя. Она хорошо помнила все, что ей рассказывали, как, например, эпизод с аптекарем, и забыла, какая в тот вечер стояла погода

Вижу, как, напрягая память, она отвечает:

- Шел дождь, да?

- А вот и нет! - торжествую я.- Дождь шел целый день, но к вечеру поднялся ветер. Неужели ты не помнишь, как при луне серебрилась шиферная крыша рынка, как зеваки взобрались туда, будто смотреть фейерверк?.. Не помнишь, как жандармы мочились у нашего дома?..

Она покачала головой.

- Нет... Не обратила внимания...

Если я обращаюсь к матушке, то лишь затем, чтобы восполнить пробелы; некоторые картины встают передо мной настолько живо, словно это происходило только вчера.

Родители были люди не любопытные: мы сели за стол, даже не попытавшись узнать, что предпримут полицейские. Ставни были опущены. Газовый рожок в лавке подвернут, и отец, орудуя ножом и вилкой, рассуждал о нашем старом жеребце Кофе, которому скоро придется искать замену.

Несколько раз, услышав на улице шум, я вздрагивал, звуки были какие-то непонятные: шаркающие шаги, голоса, бестолковое хождение взад и вперед, будто по утрам перед открытием рынка.

И вдруг пронзительный свисток, как в то воскресное утро, когда, заложив пальцы в рот, свистела ватага молодых ребят. Отец встал из-за стола и направился к закрытой на засов двери.

- Осторожно, Андре!..- предостерегла матушка. Он приоткрыл дверь; потянуло сквозняком, и к нам ворвался гул голосов.

- Не надо, Андре... Зачем напрасно рисковать!.. Если тебе не терпится посмотреть, иди к окну...

Я потихоньку выскользнул из кухни и поднялся наверх; в комнате было темно, но туда проникал свет с улицы. Вот тут я и обратил внимание на луну или, вернее, на залитую луной ослепительно сиявшую крышу рынка: Там еще никого не было.

Видны были только стоявшие в ожидании группки, все смотрели в одну сторону. В лабазе и аптеке мосье Бру засели полицейские в форме. На втором этаже занавеска была сорвана. Я разглядел ноги и юбку сидевшей на краю кровати мадам Рамбюр и увидел Альбера; когда он попадался под ноги полицейским, они грубо отстраняли его.

Голосов не было слышно, и движения потому казались нелепыми. Очевидно, несколько человек побежали вверх по лестнице на чердак. В квартире выше этажом, с двумя слуховыми оконцами, где жила больная старушка, зажегся свет.

Рядом со мной скрипнула половица. Это подошла тетя. Но когда я мгновение спустя обернулся, ее уже не было в темноте. Отец и матушка поднялись наверх.

- Мне кажется, будет заваруха,- сказала матушка.

Это чувствовалось в воздухе, даже я чувствовал. Зеваки пока что держались тихо и спокойно, если не считать свистка, но ясно было, что достаточно малейшего повода... Нервы мои были так натянуты, что я с трудом дышал, раскрывая рот, как вытащенная из воды рыба.

- Смотри: тетя!..- выдохнул я.

И показал пальцем. Тетя Валери была на улице! Она стояла на тротуаре, прямо напротив дома Рамбюров, возле господина с моноклем и агентов. Стояла огромная, выставив вперед живот и сложив на нем руки, и никто, бог ведает почему, не осмеливался оттеснить ее назад к толпе.

- Мадемуазель Фольен, должно быть, места себе не находит, - заметила матушка.- Она ведь такая пугливая... - И постучала в стенку: Мадемуазель Фольен!.. Мадемуазель Фольен!.. Идите к нам!.. Да-да, идите!.. Постойте-ка... Муж сейчас за вами зайдет... Спустись, Андре... Она одна ни за что не решится выйти... Уверена, что она в темноте молилась...

Бедная мадемуазель Фольен, такая миниатюрная, легонькая, незаметная, что казалась чуть ли не воздушной. Да и матушка тоже производила впечатление воздушности: она не хватала предметы, она чуть прикасалась к ним. Мне иногда представляется, что такой тип женщин уже исчез.

Это разразилось в ту самую минуту, как мадемуазель Фольен, следуя за моим отцом, ступила на улицу, где ей надо было пройти всего несколько шагов. Бог ведает откуда, вдруг раздался крик:

- Смерть убийце!..

Затем молчание, словно толпа еще колебалась, словно оценила всю важность настоящей минуты.

Тогда с противоположного конца площади - возле бакалейного магазина Визера - кто-то задорным голосом выкрикнул:

- Долой полицию!..

Как при виде взвившейся в небо ракеты, поднялся гул, глухой, разнородный рокот, в котором смешались голоса, топот ног, возгласы напиравшей толпы...

В тот вечер я не задавался вопросом, почему все это началось, думаю, что не задавался им и никто на площади. Это казалось очевидным. Возбуждение росло само собой и в особых причинах не нуждалось.

Напрасно полицейские стали оттеснять толпу, в ответ раздался уже не один, а сотни свистков. Вот тут-то я обнаружил на серой крыше рынка первого зрителя.

- Входите, мадемуазель Фольен... Я так и подумала, что одной вам будет не по себе.

- Но что это с ними? - недоумевала старая дева.

- Садитесь... Андре нам нальет по рюмочке кальвадоса.

Отовсюду, со всех прилегающих улиц, стекались люди, и площадь с невероятной быстротой заполнялась народом. Внизу слышались грохающие удары о наши ставни, голоса и непривычный звук подошв - шарканье сотен ног по мостовой.

- Как же они не подумали увести бедного малыша?..

Неожиданно я увидел Альбера в его большом белом воротнике. Забытый всеми, он неприкаянно стоял посреди комнаты, в которой всем было не до него. Он не плакал. Он не знал, куда деться.

Вдребезги разлетелось стекло. Кажется, витрина аптекаря, но я не уверен, потому что несколько секунд спустя уже десятка два витрин было разбито камнями, и тогда вызвали жандармерию.