Евгений Титаренко - Никодимово озеро

Алена подождала его. Сергей показал на кедровник: «Пошли туда…» Она пристроилась идти рядом.

Было бы нечестно с его стороны молчать и на этот раз, когда Алена почти сопровождала его в непредугаданном визите.

— Я теперь тоже не знаю, что еще делать, — сказал Сергей.

Она помедлила, глядя в зеленые кедры на опушке.

— Зачем он звал тебя?

Сергей куснул губы, не зная, как потуманней изложить ей эту щекотливую тему. Но туманные формулировки не годились на этот раз.

— Хотел, чтобы я при нем доказал… и при ней, что у них там с Николаем…

— А ты говорил ему?

— Говорил…

— Зачем? — осторожно спросила Алена.

— Так надо, Алена! Надо… Сейчас не до… либеральничанья! — Она кивнула, не глядя на него.

— Доказал?..

— Нет, — коротко ответил Сергей. — Она не дала… — И на всякий случай добавил: — Вытурила.

Алена переплела у груди свои гуттаперчевые пальцы, выгнула их. Вздохнула.

Кедровник встретил их завораживающей полуденной тишиной. На опушке, несколько особняком, росли кряжистые, широколапые и толстостволые кедры, глубже в лес кроны их становились уже и бок о бок тянулись высоко к небу. Зимой, во время занятий, когда вдруг вспоминалась Никодимовка, чаще всего вспоминался кедровник. Можно бы на закате разжечь костер у медвежьего лабаза и печь клейкие смолистые шишки. Орехи еще наливаются — как молоко, но запаху достало бы на километры вокруг… А потом, когда вместе с короткими сумерками угаснет костер, плыть бы на чуткой «Наяде» по темному Никодимову озеру и угадывать случайные звуки издалека: то звякнет уключина у Кирасировки, то гукнет филин, то где-то не вовремя заскрипит журавль…

— Что будем делать, Сережка?

— Не знаю, — повторил Сергей.

Алена с горечью, адресуясь в пространство, сказала:

— А ведь надо что-то предпринимать!

— Это, может быть, нечестно… Не по-мужски, что ли… — Сергей замялся. — Но я уж не знаю. Пойди к нему еще ты, поговори, если можешь.

— Один раз мы уже говорили… — сказала Алена, Сергей пнул трухлявое бревно подо мхом. — Но я пойду, попробую еще. Что мне сказать?

— Скажи, что на его месте сейчас только одно: пойти куда следует самому и обо всем рассказать. Обо всем; что он знает!

— Ты не представляешь, как это трудно…

— Представляю, — сказал Сергей. — Но у нас нет другого выхода, Аленка! — Он редко называл ее так, и она посмотрела на него.

— Ты иногда бываешь добрым-добрым, Сережка…

— Я с тобой всегда добрый, — огрызнулся Сергей.

— Нет, не всегда… — возразила Алена.

Остановились неподалеку от опушки, откуда еще можно было видеть и больницу, и дом Натальи внизу.

— Что между вами было, Сережка?..

— Было?.. — Сергей понял, о чем она. Посмотрел ей в лицо. — Лешка считает… что я в своих интересах копаю под него.

— Какой ужас… Какой ужас! — повторила. Алена, машинально сплетая пальцы. — Даже руки задрожали!.. Сережка, он не знает, что говорит! Ты не подумай, слышишь?! — Она подергала его за рукав.

Сергей отстранился.

— Ничего я не думаю…

— И не озлобляйся, пожалуйста! — попросила она.

— Злости на него у меня нет.

— А на меня, Сережка?

― На тебя я и злиться не умею!

Алена повторила:

— Какой ужас…

Она снова переплела гибкие пальцы и замолчала, потому что из больницы в легоньком сером сарафанчике вышла Галина. И пока она торопливыми шажками переходила через дорогу, оба молчали. Потом Алена посмотрела на Сергея. Ему было и неприятно и стыдно отправлять ее на это заранее бесполезное дело.

— Подожди меня здесь, ладно? — сказала Алена.

Сергей не ответил. А когда она ушла, он почувствовал себя жалким.

Судя по всему, разговор между Галиной и Лешкой был нелицеприятным. Лешка сидел, прислонясь к подушкам, растерзанный, со взъерошенными волосами. Тяжело дышал. Фланелевая пижама, соскользнув со спинки, валялась, мятая, в его ногах. А на полу, у окна, поблескивал, отбрасывая в угол яркие желтые лучики, крохотный, плоский, овальной или каплеобразной формы медальон. И это было первое, что бросилось в глаза Алене, когда она вошла в палату. Она задержалась у входа, и Лешка, проследив за ее взглядом, стал тоже глядеть на медальон в углу. Потом спросил:

— Зачем пришла? — Алена шагнула к окну, чтобы подобрать красивую Лешкину игрушку, он удержал ее: — Не тронь!

Алена остановилась. Взяла пижаму с кровати, молча уложила на табурет. Потом, стараясь не помять белья, присела на уголок свободной кровати, против Лешки.

— Что тут у тебя?.. — Она не договорила.

— Пришла, как все, мотать из меня душу?

Алена моргнула, пряча в коленках сомкнутые ладони.

— Нет… Я, Лешка, не умею мотать. Пришла поговорить с тобой.

Лешка поколебался в непонятном раздумье. Поправил рубашку на груди, спросил:

— Ты вместе с Серегой шлендала по моим следам?

— Не всегда, — сказала Алена.

— Что вы разнюхали? — Поправился, чтобы смягчить вопрос: — Что вы знаете обо мне?

— Я ничего не знаю, — сказала Алена. — Только приблизительно. Сережка не посвящает меня в эти дела. Считает, что есть основания… А я не имею права сказать, что он ошибается!

Лешка не обратил внимания на ее последнюю фразу. Лицо его в разговоре с Аленой опять приобрело решительное выражение, в чуть приспущенных уголках губ залегли упрямые складки.

— Мне надо узнать, что он раскопал и откуда!

— Я не буду выпытывать, — предупредила Алена. — Я врать ему не умею.

— А что же ты умеешь? — презрительно сощурился Лешка.

— Я пришла к тебе не за этим: не о Сережке говорить, не обо мне… — сказала Алена. — Ты, Лешка, должен пойти сейчас куда надо и рассказать все, что у тебя было. Все-все! Понимаешь?

— Мне нечего рассказывать! — резко ответил он.

— Врешь, Лешка. Ведь там, в усадьб с тобой были люди? Были?

Лешка долго молчал. Взгляд его, обращенный к окну, сначала медленно уплывал куда-то, потом медленно возвращался.

— Были… — сказал наконец он. — Но ведь и я был вместе с ними. Не сам по себе, а заодно, понимаешь?! — почти выкрикнул Лешка.

Она съежилась под его взглядом. Потом встала — распрямляясь постепенно, как в замедленной съемке, отошла к стене и прижалась к ней, заложив руки за спину.

В общем будничном шуме стало не слышно гудения машин со стороны автопарка. Солнечный свет падал наискосок через Лешкину кровать, тумбочку. В нем вяло перемещались редкие пылинки.

— Это невозможно, Лешка!

— Значит, возможно!

Алена высвободила из-за спины руки, прижала к груди ладони.

— Как ты мог, Лешка?! Ведь мы всегда были вместе! Ведь ты писал нам! Мы одинаково думали, одинаково жили, все было одинаково на всех! Как ты мог?!

Он равнодушно посмотрел в окно. Акации давно отцвели, и на тоненьких стебельках тоненькими, гнутыми сережками свисали стручки.