Дмитрий Нечевин - Гений российского сыска И. Д. Путилин. Мертвая петля

— Это твои деньги?

— Нет… я не знаю даже, как они сюда попали.

Во время обыска в квартиру Королевых приехал мой помощник Виноградов. Сам я не мог приехать, так как был занят допросом важного преступника.

Выслушав донесение Шереметьевского, Виноградов подошел к Иванову и прямо спросил его:

— Ну, говори откровенно: ты убил госпожу Миклухо-Маклай и ее прислугу?

Иванов опустил голову. Видимо, он страшно боролся с собою. Прошло несколько минут томительного молчания.

— Ну, Иванов, решайся. Сам понимаешь, ты попался. Ты убил?

— Я… — тихо вылетело у него. — Только не один я, а главным образом — другой.

— Ну, облегчай свою душу, рассказывай.

И Иванов начал свою первую исповедь. Я говорю «первую», потому что несколько дней спустя он совершенно изменил это свое первое показание. Об этом, впрочем, позже.

«Я часто навещал мою мать, живущую у покойной Миклухо-Маклай, — начал Иванов. — Жила мать у нее в качестве кухарки. Посещая ее, свел я знакомство со старшим дворником яковлевского дома Петром Кондратьевичем. Как-то на масленой неделе этого года сошлись мы с ним в трактире, помещающемся в этом же доме Яковлева. Стали мы угощаться… Только вдруг стал Петр Кондратьевич рассказывать мне о Миклухо-Маклай, что женщина она одинокая, имеет большое состояние. «Да ты к чему это, Петр Кондратьич?» — спросил я. «А к тому, — говорит он, — что отлично можно было бы ее деньгами воспользоваться». — «Как так?» А он усмехнулся и говорит: «Аль ты ребенок? Что, не понимаешь, как? Известно, как — убить их: ее и прислугу, Надежду… Понял?» Испугался я сначала этой мысли, а потом… ничего, пообвык. После того стали мы частенько в этом трактире с Петром Кондратьевичем встречаться, сговариваясь, как и что надо будет сделать. 6 апреля Петр Кондратьевич условился со мною совершить убийство 20-го апреля около 9 часов утра. Рано утром 20 я подошел к воротам дома, где жила Миклухо-Маклай. Там меня уже поджидал Петр Кондратьевич. «Пойдем», — сказал он тихо, и мы двинулись к квартире покойной. Кондратьев позвонил. Отворила дверь сама госпожа Миклухо-Маклай, и на ее вопрос, что ему надо и кто такой я, Кондратьев почтительно ответил: «К вашей милости, ваше превосходительство… Выходит такой случай, что можно по очень дешевой цене приобрести дрова. Я и подумал, может, и вам угодно будет купить дровец. Это — оттуда приказчик дровяных складов. Я его захватил, чтобы сделать заказ на дрова».

Миклухо-Маклай начала говорить, что охотно купит дрова и с этими словами направилась по коридору в спальную. Петр Кондратьевич пошел вслед за нею.

Я остался один в прихожей.

Немного погодя Кондратьев вышел один и, вызвав из кухни прислугу Надежду Торопыгину, попросил ее сходить в лавку купить папирос и марок, дав ей какую-то кредитку. И только Торопыгина ушла из квартиры, Кондратьев вынул из рукава надетого на нем пальто большой поварской нож и показал его мне: «Идем… этим их…»

Теперь мы пошли вместе и, пройдя залу, вошли в спальную.

Покойная Миклухо-Маклай сидела за письменным столом спиной к нам и что-то писала на листке бумаги. При нашем появлении она не повернулась, а только спросила: «Так, десять сажен?» «Так точно, ваше превосходительство, саженей бы десять следовало», — ответил Петр Кондратьевич. И говоря это, он быстро подошел к ней, держа нож наготове.

Как раз в эту секунду Маклухо-Маклай повернула голову, и Петр Кондратьевич быстрым ударом хватил ножом по ее горлу. Она хотела было вскочить, но, по-видимому, уже не могла, а только жалобно закричала и точно мешок свалилась со стула на пол, громко стоная от страшной боли. Кровь от удара брызнула и залила мне лицо и одежду. «Черт… Что же, не видишь? Приканчивай ее!» — закричал мне Кондратьевич. Он бросился на нее и стал держать ее руки, которыми она в ужасе размахивала, а я, схватив его нож, дорезал ее одним ударом по горлу. Тогда она судорожно вытянулась, захрипела и… скончалась.

Кондратьевич поднял нож, брошенный мною на пол, и мы пошли в коридор ожидать возвращения прислуги.

Она вернулась через черный ход и вошла в коридор. Приняв от нее папиросы, марки и сдачу, Кондратьевич быстро полоснул ее по горлу ножом. «Вали ее на пол!»— закричал он. Мы бросились с ним на нее и повалили на пол. Из ее горла тоже фонтаном лила кровь, и она страшно стонала. Я стал держать ее, а Кондратьевич — наносить ей удары ножом. Она отчаянно защищалась и сопротивлялась. Не могу понять, каким образом, но она успела даже вырваться от нас и, вскочив, вся залитая кровью, бросилась бежать к парадной двери. Однако я успел ее догнать. В ту секунду, когда она добежала до этой двери, я схватил ее в охапку и между нами завязалась отчаянная борьба.

Она обладала большой силой, которую удвоили боль и ужас. Я старался ее повалить, а она все пыталась схватить меня окровавленными зубами. И это ей удалось. Она сильно укусила меня за палец. Я вскрикнул от боли, изловчился и швырнул ее на пол. Когда она упала, я бросился на нее и несколькими ударами докончил ее.

Затем мы прошли в спальню Миклухо-Маклай, и там Кондратьевич, подойдя к комоду, открыл левый ящик, который был не заперт, и достал оттуда две пачки. Каждая из них была завязана шнурком поверх бумаги, причем одна из пачек только наполовину была завернута в театральную афишу, так что можно было видеть находящиеся в ней процентные бумаги. Взяв эти две пачки, Петр Кондратьевич сказал, что теперь довольно, что больше искать ничего не стоит. Он ушел на кухню, пробыл там недолго и когда вышел оттуда, то мы вместе вышли из квартиры по парадной лестнице.

Внизу на лестнице он достал пивную бутылку с водой, стоявшую тут же, и предложил мне вымыть руки и укушенный палец. Я это сделал, и он завернул мой палец в свой носовой платок. Выйдя на улицу, Петр Кондратьевич сказал: «Ну, слава Богу, дело сделали. Бояться нечего: мало ли на кого могут подумать? Эти процентные билеты я дам одному человеку разменять, тогда мы с тобой поделимся. Приходи сегодня в 4 часа дня в портерную в нашем же доме». Я пришел туда к этому времени, встретил Петра Кондратьевича, но он мне сказал, что тот человек, которому он дал для размена процентные билеты, может быть, сегодня не придет, и поэтому я должен прийти к нему завтра в 6 часов дня. На следующее утро я, сказав своим, что иду в церковь Вознесения говеть, отправился в общину сестер милосердия у Калинкина моста, где показал укушенный палец и сказал, что его укусила собака. Мне дали примочку. Вернувшись домой, я отдал матери в стирку окровавленную сорочку… А затем… затем вы явились».

Такова, в общих чертах, была первая исповедь Иванова, который вместе со всеми найденными у него вещами был немедленно доставлен моим помощником и двумя агентами в Управление сыскной полиции.