Дмитрий Нечевин - Гений российского сыска И. Д. Путилин. Мертвая петля

А Иванов шел все дальше и дальше. Начались уже одни сплошные кресты, памятников совсем не было. «Покой бедняков… Судя по тому, что он сказал, что зарыл деньги в седьмом разряде, он идет, кажется, верно», — думал Шереметьевский.

Наконец Иванов остановился.

— Кажется, здесь… Погодите, я осмотрюсь. — сказал он.

Он внимательно стал вглядываться. Шереметьевский, вспомнив о фонаре, быстро зажег его и подал преступнику:

— С огнем скорей увидите.

Иванов, подойдя к осине, отмерил от нее пять шагов и, показывая на промежуток между покосившейся, осевшей могилой с подгнившим крестом и забором, сказал:

— Здесь.

— Вы сами отроете, или это сделать нам? — спросил Шереметьевский, принимая от Ионина небольшой лом и лопату.

— Давайте… сам. — И он принялся уверенно копать землю лопатой.

Странное зрелище представляла собою эта молчаливая группа людей. Точно могильщики, роющие «богатую» могилу.

Шереметьевский, освещая фонарем место, где рыл Иванов, жадно следил за каждым движением преступника.

— Нате, берите… вот… — тихо промолвил тот.

Шереметьевский нагнулся и взял из ямы узелок.

— Ну, голубчик? — быстро спросил я, лишь только Шереметьевский вошел в тричаса ночи в мой кабинет.

— Вот, ваше превосходительство, — ответил он, подавая мне узелок.

Я развязал его. В нем было два свертка. В первом — в газетной окровавленной бумаге кожаный бумажник, в котором оказались: два билета городского кредитного общества по 1000 рублей, один билет того же общества в 500 рублей, два билета Государственного банка 5-го выпуска (один в 1000 рублей, другой — в 100 рублей), четыре билета первого внутреннего выигрышного займа и облигация пароходного общества «Самолет» в 250 рублей. Во втором свертке из синей разорванной бумаги с написанной на ней фамилией «Миклухо-Маклай» и перевязанном крестообразно синей тесемкой оказались: 8 билетов Государственного банка выпуска 1860 года по 100 рублей каждый, причем один из них запачкан кровью, и 35 билетов Кредитного общества по 100 рублей.

Михаил Иванов объяснил, что все эти ценности он не считал, а зарыл их на кладбище 20 апреля в два часа дня.

Следствие ввиду особой важности преступления было проведено быстро и энергично. Однако ничего нового оно не дало. Иванов теперь упорно стоял на том, что убийство Миклухо-Маклай совершил он один, и заявлял, что другие задержанные ни в чем не виноваты. Он оговорил их облыжно [15] Заведомо ложно, обманно. .

Находясь в Казанской части, он покушался на самоубийство или бегство — понять довольно трудно. По показаниям полицейских надзирателей Кохановского и Морозова, дело было так.

Порученный их наблюдению арестант Иванов сидел у стола, возле окна, на стуле. У противоположного конца стола сидел Морозов, а дальше в нескольких шагах — Кохановский. Вдруг Иванов вскочил на стул, дернул рукой за окно, которое отворилось, и быстро высунулся из окна. В эту секунду Морозов бросился к Иванову и схватил его за ногу, но Иванов сильно оттолкнул Морозова. Морозов от удара отлетел от преступника и упал на Кохановского.

Воспользовавшись замешательством, Иванов бросился из окна, с высоты 14 аршин [16] Мера длины, равная 0,71 м. , но упал на разостланные во дворе тюфяки нижних чинов пожарной команды, где и был схвачен быстро сбежавшими по лестнице Кохановским и Морозовым.

Сейчас же его перенесли в приемный покой Казанской части, где первую помощь оказал ему врач Бенуа, по заключению которого Иванов получил ушибы таза и головы. Оттуда он был отправлен в тюремный госпиталь, где пролечился несколько месяцев.

Окружным судом Михаил Иванов был приговорен к 12 годам каторжных работ.

Настоящие разбойники… и другого слова для определения их я не могу подобрать. По своей тупой жестокости, по своему равнодушию они напомнили мне «душителей»-извозчиков. С того далекого времени прошло 30 с лишком лет, за это время я встретил едва ли не единственных таких злодеев, как эти два убийцы.

Мой кабинет помещался во втором этаже здания Казанской части. Личные показания я всегда снимал по ночам, с глазу на глаз с преступником, и никогда не испытывал ничего подобного страху, а тут, слушая циничный, простой рассказ убийц, я чувствовал себя как-то не по себе и, когда через два часа отпустил их, почувствовал невольное облегчение.

Один из них был совсем молодой парень, лет 20, красивый брюнет. Он служил стрелочником на Балтийской железной дороге около Красного села. Его стройная фигура в хорошо сшитом казакине, красивое лицо, мечтательные черные глаза — все располагало в его пользу, и как-то не верилось, что он мог быть соучастником в убийстве. Звали его Феоктистом Михайловичем Потатуевым, и, действительно, в страшной Лиговской драме он был только свидетелем и отчасти помощником.

Главным действующим лицом был его двоюродный брат, Динабургский мещанин Иван Ефимович Сумароков. Но и его по лицу и манерам никто не принял бы за разбойника. Рыжеватый блондин, невысокого роста, с ясными серыми глазами, узким лбом, но только короткий уродливый подбородок мог свидетельствовать о его преступной натуре.

Потатуев признался во всем уже на первом допросе при аресте, и я хотел теперь проверить его показаниями Сумарокова. Он тоже уже сознался в убийствах.

— Был грех, — сказал он, усмехнувшись.

— Ну, теперь расскажи по порядку, как было дело! — сказал я.

Он одернул пиджак, отставил ногу и, откашлявшись, начал спокойно рассказывать:

— Приехал я к Феоктисту, к брату то есть, и пошли мы с ним в Красное село в заведение… Он свободным был. Ну, мы сидим, пиво пьем, а тут, глядь, земляк. Горностаев этот самый. Николай Игнатьевич. Ну, значит, сел с нами. Тары-бары, и опять пиво пили…

— Что же, он случайно подошел к вам?

— Как будто и случайно, хотя я ему говорил, что пятнадцатого числа в Красном буду.

— Богатый человек?

— Так, со средствами… торговлей занимался. Я подумал, что при нем рублей сто будет, а потом оказалось всего семь рублей и сорок копеек. Промашку дал.

— Ну, пили…

— Пили, пили. Скоро десять часов. Я и говорю: «Едем в Питер!» Взяли мы из буфета пару бутылок пива и поехали. Приехали в Лигово, а тут пересадка. Поезд ждать надо. Я и говорю: «Пойдем, ребята, в лесу пиво выпьем». Погода такая чудесная. Теплынь. Ночь светлая, ясная, в воздухе такой дух приятный… Ну и пошли.

— У вас на уме ничего не было?

— Было малость, — ответил он, усмехаясь, и продолжал: — На опушке сели и пиво выпили. Я бутылки тут же разбил и говорю: «Пойдем в лес». И мы пошли… Я впереди, Горностаев за мною, а сзади Феоктист. Тропка-то узенькая. Кругом лес. В лесу темно. Тут мне и пришла эта мысль… дело это самое. Я остановился и ногу вперед выставил. Горностаев за нее запнулся и упал на землю, а я — на него. «Ты что?» — кричит он. А я его носом в землю и кричу Феоктисту: «Держи ноги». Феоктист говорит: «Боюсь», а я: «Держи, а то и с тобой то же будет!»