Светлана Успенская - Черный фотограф

— Ну, это ты загнул, — недоверчиво протянул Ольшевский. — В наших органах тоже не ангелы работают, но все же…

— То-то и оно… Ну что, возьмешься передать кому следует? — напрямик спросил Леня.

— А что я скажу, где я их взял? Так просто такие дела не делают.

— Ну, не знаю… А скажи, что подбросили под дверь. Ладно?

— Посмотрим… — уклончиво ответил Георгий. — Ну и задачу ты мне задал! Не знаю, как и решить ее…

— Да я тебе таких задачек могу добрый десяток подкинуть, — хвастливо заметил бывший сыщик.

Он был доволен, что наконец хоть кто-то, хотя бы косвенно, может оценить ту гигантскую работу, которая им проделана за последнее время. А ведь он — не профессионал сыскной службы, можно сказать, любитель — смог совершить то, что у целой армии милиционеров не получилось.

Теперь Леня был спокоен за судьбу своего труда. Он передал его в надежные руки и отныне мог мирно спать по ночам, не тревожимый сонмом кровавых видений. Из осторожности или из-за неясных предчувствий он сделал еще и дополнительную копию всех хранимых в заветном ящике материалов — так, на всякий случай, мало ли что, пожар, наводнение, стихийное бедствие. Один экземпляр он спрятал у родителей на антресолях, не сказав им об этом ни слова, а другой оставил дома, под диваном.

С этого момента Леня наслаждался спокойной жизнью и чистой совестью. Деньги у него были, Лера должна была вскоре приехать. Все было отлично. Теперь он был свободен и от необходимости за кем-то следить, от необходимости поиска денежных средств, от необходимости выслушивать неприятные упреки совести. Он почувствовал себя наконец свободным человеком — это ощущение было непривычным и невыносимо приятным, это было ощущение именинника, которому все что-то должны, а он никому ничего не должен. Горизонт перед ним, казалось, был безоблачен и чист.

Через несколько дней Соколовский стоял с букетом роз в аэропорту Внуково и ожидал прибытия рейса из Львова, которым, согласно телеграмме, должна была прилететь Лера. Не затихающий ни днем, ни ночью аэропорт бурлил своей особенной, отчужденной от прочего мира жизнью. Поминутно взлетали и садились, отсвечивая крыльями на низком февральском солнце, грузные лайнеры, пассажиры в распахнутых шубах чутко дремали вблизи своих чемоданов, безногий калека играл на баяне какую-то щемящую мелодию — вся эта атмосфера вечного ожидания вызывала безотчетную тревогу и ощущение сиюминутности всего происходящего.

Нельзя было сказать, что медленно прогуливающийся по залу ожидания Леня был совершенно спокоен и тихо радовался прибытию подруги. Собственно, он уже успел за прошедшие несколько месяцев, полных бурных событий, забыть ту, которую он отчего-то так ждал. Забыть ее лицо, забыть свое отношение к ней. Он помнил только каким-то дальним уголком памяти, что их связывала тонкая, почти невидимая ниточка не то взаимной симпатии, не то тех отношений, которые обычно возникают между людьми, вместе пережившими важные события.

«Будь что будет, — решил он. — В конце концов, мы просто хорошие знакомые. Вот и буду вести себя соответственно…»

Объявили прибытие львовского рейса. Встречающие выстроились плотным коридором и изо всех сил вытягивали шеи, выглядывая своих прибывших. В зимней толпе, одетой преимущественно в темное, появилось яркое пятно — алое пальто помимо воли притягивало взгляд, то появляясь, то пропадая между серыми фигурами людей. «Она», — почувствовал Леня и напрягся так, что сердце заколотилось в груди. Наконец из-за смуглой бородатой физиономии появилась темноволосая головка с большими серыми глазами, ищущими в толпе знакомое лицо.

— Салют, Соколовский! — почти в ту же минуту крикнула Лера и повисла на шее. — Ну и холодина у вас в Москве! Я, пока шла от трапа, уже успела замерзнуть…

Дружески чмокнув Леру в щеку, Леня с облегчением выдохнул — нет, он не забыл ее. Он, оказывается, все еще помнил черты ее лица, разрез глаз, разлет темных бровей, чувственно изломанных ближе к вискам, ее чуть болыпеватый рот с вечно приподнятыми уголками губ, готовых к улыбке, и даже ее привычку казаться немного веселее, чем она есть на самом деле, чтобы сгладить едва заметную неловкость, — все это он вспомнил тут же, в один миг, как только из массы чужих лиц выделилось ее тонкое лицо, уже успевшее вспыхнуть от февральского мороза ярким румянцем.

— А ты похорошела, — сказал Соколовский, поднимая ее сумку.

— Не могу то же сказать про тебя, — не задумываясь парировала Лера. — Осенью ты был откормленным, ухоженным и сытым. А сейчас ты тощий, глаза у тебя бегают, и вообще ты похож на освободившегося из мест не столь отдаленных. — И сразу же мягко и тревожно спросила: — У тебя все нормально?

— А как же! — весело откликнулся Леня. — Я со всем завязал, ну, ты понимаешь… И теперь надо это дело отметить. Тебе поручаю разработать программу праздничных мероприятий.

— Да-а? Слушай, а я ведь проездом, собственно говоря… Я же не знала про твои планы…

— Как проездом? — оторопел Леня.

— Подруга моя замуж выходит в Ярославле, я должна ее навестить. — И, заметив расстроенное лицо Лени, добавила: — Да ладно, я быстро вернусь, мы еще с тобой погуляем…

Они получили багаж, сели в машину и через несколько минут, миновав серебристые ангары аэропорта, уже мчались по зимней узкой дороге мимо лесов, укутанных плотным ковром слежавшегося голубоватого снега. Печка работала вовсю, сухое автомобильное тепло разморило девушку, и она задремала, откинув голову на сиденье.

Леня ловко лавировал в потоке машин на подъезде к городу, иногда искоса поглядывая на четкий профиль в ореоле разметавшихся волос. От Леры исходил мощный поток положительной энергии, и он чувствовал, что подзаряжается от нее, как аккумулятор. С ее приездом вернулось к нему ощущение ребяческой ненатужной веселости, уверенность в том, что отныне все будет просто отлично, и странное, давно забытое спокойствие — спокойствие, сходное с чувствами моряка, после долгих скитаний нашедшего гавань, где ему рады.

Дома они занялись приготовлением праздничного обеда. На сковородке шипели и издавали острый пряный запах отбивные, посыпанные таким количеством специй, что шеф-повар грузинского ресторана онемел бы от изумления. Весело пританцовывая под легкую музыку, доносящуюся из комнаты, Лера резала овощи для салата, попутно запихивая в рот лакомые кусочки, и рассказывала про свое житье-бытье:

—…Родители были, конечно, в трансе, откуда деньги да все такое… Я, естественно, им ничего не рассказывала, не могу, язык не поворачивается, да и незачем… Ничего, тетя Валя не выдаст, она молчок об этом…

Периодически поддакивая, Леня почти не понимал и не слушал, что она говорит. Он, наслаждаясь ощущением уюта и благополучия, вертелся по маленькой кухне, то и дело ойкая, сталкивался с девушкой, расставлял посуду, доставал фужеры для шампанского и начищал их до блеска. Взглядом он окидывал склонившуюся над столом тонкую фигурку и копну упавших на лицо волос, которую Лера пыталась то и дело откинуть за плечи. Он видел маленькие узкие ступни, тонувшие в его огромных, не по размеру, тапочках, бегущую вдоль спины ровную цепочку позвонков под тонкой тканью, трогательные ключицы в вырезе платья, похожие на изогнутые ветки дерева, раковину небольшого уха, смутно белевшую между прядями рассыпавшихся по плечам волос. Он видел ее прежнюю и в то же время неуловимо изменившуюся, новыми жадными глазами, и она в его глазах становилась все красивее и ближе, гораздо ближе, чем он раньше мог себе представить…