Светлана Успенская - Черный фотограф

Вечерело. Они шли по расчищенным дорожкам Александровского сада, почти пустого в это неприветливое время года, мимо одиноко торчащих между деревьями постовых в черных тулупах, переминающихся с ноги на ногу от холода. Алое пальто Леры выделялось среди серо-коричневых красок города, как случайно оброненный в снег яркий цветок. Справа высились багровые стены Кремля, слева, на Манежной, ревел поток машин, разукрашенных грязными солевыми потеками. А здесь царствовала вечная тишина.

— Ты что опять задумался? Давай рассказывай, в чем дело, — почти приказала Лера, увидев, что ее спутника гложет какое-то беспокойство. — Ты мне еще не успел поведать о том, что с тобой происходило все это время.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — отговорился Леня, не желая пока портить себе настроение неприятными воспоминаниями.

— Ах так! — крикнула Лера и, незаметно подкравшись сзади, изо всей силы дернула за ветку дерева, низко нависшую над дорожкой.

Огромный ком снега обрушился прямо на плечи. Не успев отпрянуть, Леня ощутил мельчайшие уколы колючего снега, насыпавшегося за шиворот. Снеговой морозный душ неожиданно взбодрил его и привел в хорошее настроение.

— Ой-ой-ой! — притворно вскричал Леня. — Ну, берегись!

Он бросился вдогонку за звонко хохочущей Лерой, но поскользнулся на обледенелом утоптанном снегу и растянулся во весь рост. Их раскатистый смех, странно звучавший в благоговейной зимней тишине, потревожил стаю ворон, присевших поболтать на соседней канадской ели. Вороны, ворчливо раскаркавшись, поднялись над садом и закружились, как огромные хлопья черного снега.

Вскочив на ноги, Леня бросился за девушкой, нагнал ее уже неподалеку от выхода из сада, с победным кличем бросился, обхватив руками, и повалил в пышный сугроб, усыпанный сухими семенами клена. Раздался отдаленный бой часов. Неожиданно он ощутил на своих холодных губах вкус задыхающегося горячего поцелуя и через толстую ткань свитера между полами расстегнутой куртки ощутил — в унисон с ударами часов — биение ее сердца. Раз, два, три… — равномерно отстукивали часы, и в груди напряженно билось сердце, ускоряя свой и без того бешеный ритм, — четыре, пять… — снег на щеке растаял, и прохладная капля талой воды скатилась вниз… — шесть, семь — затихли часы, затих отдаленный гул города, и в ушах отдавались только ритмичные толчки разгоряченной крови.

С трудом очнувшись от сладкого забытья, одним прыжком Леня вскочил на ноги и, подав руку, помог девушке подняться. Сбив с ее волос целую стаю снежинок, он осторожно провел пальцем по зарозовевшейся скуле, в упор рассматривая полные голубоватой воды глаза с черными донышками расширившихся зрачков, густой частокол ресниц и изгиб немного припухшего от поцелуя рта. Едва переведя дыхание, он снова с острой жадностью нашел ее губы и приник к ним, к живительному источнику невыразимой мучительной нежности…

Между ними началось что-то новое, о чем они еще не говорили друг с другом из-за непонятного стеснения, но это новое полностью захватило обоих, оно подчиняло их себе, влекло, притягивало друг к другу, разводило в стороны, чтобы при малейшем знаке снова бросить в объятия, с затуманенной головой, с шумом в ушах, чтобы барахтаться в нестерпимо блаженном знойном бреду, который переполнял их обоих, и полутемную комнату, и весь мир, застывший в немом отчуждении.

На секунду, на долю секунды, среди белого пятна подушки Леня увидел невероятно отчетливо близко-близко от себя распахнутые огромные глаза, сиявшие полуобморочным счастьем, и его пересохшие губы снова и снова искали черную рану ее рта, темневшую на матово-бледном лице, от которого, казалось, исходило различимое в ранних сумерках сияние…

Потом они лежали в темноте, колышущейся беглыми тенями, и он, то сбиваясь и путая слова, то говоря ровно, страстно и отчетливо, рассказывал ей все события последних пяти месяцев; описывал внезапно накативший на него ужас при виде непрерывного конвейера жестоких убийств и свое решение оставить прибыльный, но ставший уже тошнотворным и слишком опасным бизнес. То, что еще неделю назад казалось угрожающим и страшным, уходило, уменьшалось в размерах и уже стало незначительной ерундой, недостойной внимания, оставшейся далеко позади, — тяжелый груз, тревоживший Леню так долго, стал значительно легче.

А потом они молчали, обнявшись, и наблюдали свечение стрелок остановившегося будильника. И время, казалось, тоже замерло в этой комнате, отделенной невидимым барьером от внешнего мира, до тех пор, пока под самое утро, в тревожный рассветный час, новая волна нежности не накатила на них и не увлекла их в зыбкий полусвет, казавшийся прочным, незыблемым и реальным.

На следующий день Лера уехала в Ярославль, клятвенно пообещав, что не позже чем через неделю вернется.

— Позвони обязательно, я тебя встречу на машине. А это тебе на всякий случай — вдруг разминемся, — сказал Леня, передавая ей ключи от своей квартиры. — И давай поскорее возвращайся…

После ее отъезда стало как-то пусто, тоскливо и обыкновенно. Соколовский спокойно предавался мирному терпеливому ожиданию, пока дня через два случайно не заглянул в свой почтовый ящик, чтобы проверить, нет ли корреспонденции.

Весело насвистывая какую-то мелодию, он поднимался по лестнице, на ходу просматривая кипу газет, предвыборных листовок и реклам торговых фирм, и вдруг среди всего этого бумажного хлама взгляд его выделил строгий серый конверт, обратный адрес на котором был проставлен официальным штампом.

Это была повестка. Соколовского Леонида вызывали на Петровку, как сообщалось в повестке, «для беседы».

Держа в руках серый листок бумаги, не в силах от него оторваться, Леня оторопело смотрел на фиолетовые чернила и ясный почерк, которым была написана его фамилия. Что это? Какая беседа у него может быть с милицией? В чем его подозревают? Он чист, как ангел! Правда, Уголовный кодекс предусматривает наказание за действия, квалифицируемые как шантаж, а его действия именно так и квалифицировались, но он всегда был так осторожен…

Мысли бессвязно путались в голове. Может, все-таки этот вызов связан с мафией? Тогда надо драть когти, уезжать куда-нибудь подальше. Лучше за границу, чтобы его потруднее было достать. Или в глушь, в другой город, где с одним из своих паспортов он станет другим человеком… А как же Лера, ведь она вот-вот вернется… Неужели придется бросить все, что ему дорого, — дом, родителей, приятелей?..

Сосредоточившись, Леня постарался взять себя в руки. Так, спокойно. Еще ничего страшного не произошло. Если бы его собирались посадить в тюрьму, то уже посадили бы, не предупреждая об этом повесткой. Наверное, он просто всплыл, как-то косвенно связанный с одним из уголовных дел. Надо попытаться вспомнить, где он мог оставить свой след.