Александр Знаменский - Паразиты

— У меня есть выгодное предложение для твоих хозяев, — толкая негритенка на диван и усаживаясь рядом с ним, произнес Браслет. — Но свои предложения, как ты понимаешь, я намерен обсуждать только с главным…

— Я должна позвонить, — сказала женщина, что-то обдумывая.

— Позвони, — разрешил Браслет и тут же предупредил: — Только без глупостей! Предупреждаю, прежде чем сюда заявятся твои черномазые защитники, я успею поджарить тебя на медленном огне…

Женщина, подумав еще минуту, подошла к телефону, стоявшему на журнальном столике, и набрала семизначный номер.

— Прошу передать сообщение на пейджер абоненту номер семьдесят три — семьсот пятьдесят три… Да! Текст следующий: «Срочно позвони Марине!» Все! Спасибо.

«Деловые, — подумал Браслет. — На вид обезьяны обезьянами, которые только что вышли из джунглей, а вот на тебе, владеют современной техникой связи, баб наших, опять же, обрабатывают, втягивая в свои дела. Весело, ничего не скажешь…»

— Я хочу выйти! Мне надо в туалет… — попросил Набо.

— Сиди пока здесь и не дергайся! — не разрешил Браслет. — И ты сядь у телефона! — распорядился он, заметив, что Марина хочет выйти из комнаты.

Она молча подчинилась. В комнате повисла тягостная тишина, которую минут через пять разорвал телефонный звонок.

— Возьми трубку, а потом передашь ее мне! — приказал Браслет.

Женщина исполнила и это.

— Алло! Это я, Марина, — сказала она в телефонную трубку. — С тобой хотят поговорить… Хорошо! Пожалуйста… — она протянула трубку Браслету.

— Кто ты? Что тебе надо? — услышал Браслет мужской голос без акцента, как только подошел к телефону.

— Есть выгодное дело, — ответил он. — Ты меня должен знать по прошлому делу. Я был вместе с Верблюдом… Сейчас я хочу работать с тобой без посредника. По-моему, и кошке понятно, что это сулит выгоду нам обоим. Что скажешь?

— Я подумаю над твоим предложением. Как с тобой связаться? — спросил мужской голос.

— Запиши мой «сотовый»! — Браслет продиктовал номер, добавив: — А я запомнил номер твоего пейджера… Жду ответа, как соловей лета! Привет!

Дав отбой, Браслет засобирался уходить, сказав Марине на прощание:

— Такая красивая шлюха — и не могла найти работу получше, чем якшаться с этими обезьянами! Живи дальше! Может, кто-нибудь из них сделает тебя десятой женой в гареме, и ты родишь ему кучу шоколадных мулатов, или метисов, я уж и не знаю, как их там называют…

Презрительно хохотнув, Браслет вышел, хлопнув дверью.

Он успел отъехать на своем «Москвиче» совсем недалеко, как заверещал «сотовый».

— Я слушаю! — сказал он, приставив левой рукой аппарат к уху и продолжая правой рулить. — Да, говори! Это я звонил! Что?..

Браслету даже показалось, что он ослышался.

— Повтори еще раз! — потребовал он.

— Повторяю! — ответил голос в трубке. — Без Верблюда мы работать не будем! Договаривайся с Верблюдом…

— А, черт! — выругался Браслет, в сердцах бросая телефонный аппарат на соседнее сиденье. — Чтоб вы все сдохли, обезьяны проклятые!

«Дело не выгорело, — пронеслось у него в голове. — А жаль!.. Теперь придется менять номер своего сотового. Терпеть не могу, когда моим номером телефона располагают всякие ублюдки…»

— Посиди пока здесь! — сказал дежурный офицер милиции, закрывая за Гвоздем тяжелую металлическую дверь на замок.

В комнате для задержанных не было ни стула, ни стола — не полагалось по каким-то там милицейским правилам. Зато имелась скамья, на которой уже беззаботно похрапывал какой-то громила с бандитской рожей, заняв все «спально-сидячее» место. Гвоздь хотел было разбудить товарища по несчастью и попросить его подвинуться, но потом, взглянув еще раз на лежащего мордоворота, передумал и отошел в другой угол.

«Приехали! — с горечью подумалось ему. — «Здравствуй, дом родной тюряга, и прощай, свобода-мать!..» — процитировал он про себя строчку из запомнившейся ему длинной баллады, сочиненной каким-то зеком.

Сняв пальто, Гвоздь постелил его прямо на пол и улегся, надвинув шапку на глаза.

Перед тем как задремать, он представил себе морду того здоровяка, что сейчас выводил носом заливистые рулады, храпя на всю камеру. Что-то Гвоздю почудилось в этой физиономии знакомое, хоть и давно забытое. «Да это же сам Гоша Канаринский, которого у нас в колонии прозывали Каналья!.. — вдруг вспомнилось Гвоздю. — Вот с ним мне снова встретиться не приведи, Господи! Да нет, не он это! Сколько лет уж прошло. Каналье и тогда-то было далеко за тридцать, а сейчас должно быть около пятидесяти. А тому, что разлегся на скамье, не больше двадцати пяти. Нет, не он! А вдруг все же он, Каналья? Только хорошо сохранившийся? Ведь он всегда за собой ухаживал. Даже зубы чистить наловчился указательным пальцем… Да, Каналья себя очень любил…»

И в сознании Гвоздя возникла череда ярких картинок, отражавших его первую «ходку». Видимо, именно фигура Канальи явилась тем ключиком к кладовой памяти, где Гвоздь хранил самые неприятные воспоминания о прошлом.

Попав в колонию впервые, Гвоздь оказался в одном из отрядов, осужденные которого занимались в основном изготовлением мягкой мебели типа кресел и диванов. Отрядный — старший лейтенант Хромов — поставил Гвоздя на в общем-то непыльную работу, которая не требовала высокой квалификации и большой физической силы. Это было плетение спинок для кресел из древесных отходов — коры и веток.

С нормой первое время Гвоздь справлялся легко, оставалась даже минутка-другая для того, чтобы покурить и поболтать с такими же, как он, бедолагами. Но лафа, как известно, длится не вечно. В один прекрасный день к Гвоздю подошли двое, из которых он знал только зека по кличке Вермут.

— Будешь нынче корячиться в спальнике! — заявил Вермут, поигрывая увесистой деревянной заготовкой для ножки кресла.

— Чего это? — заупрямился Гвоздь. — По графику мое дежурство будет только через три дня.

— Да? А я и не знал! — кривая усмешка нисколько не украсила физиономию Вермута. — Значит, через три дня?

— Ну да!

— Митюха, у Гвоздя плохо с понималкой, ты не находишь? — обратился к приятелю, такому же здоровяку, как и он сам, Вермут. Затем, даже не повернувшись, он резко ударил краем деревяшки Гвоздя в живот, от чего у того перехватило дух и он скрючился, пытаясь продохнуть.

Когда Гвоздь наконец отдышался, то ни Вермута, ни его дружка рядом уже не было. Зато стояло пустое ведро и швабра. Не говоря больше ни слова, Гвоздь поплелся мыть полы в бараке.

На следующий день Вермут нахально заявил Гвоздю:

— Будешь теперь корячиться в спальнике за меня кажный раз! Иначе плохо будет!

Дальше — больше. Гвоздю пришлось выполнять по полторы-две нормы за рабочую смену, поскольку его плетеные блоки понадобились другому зеку, не желавшему особенно перетруждаться.