Анатолий Степанов - Вечный шах

- Совсем недавно ты, как я понимаю, с удовольствием наблюдал со стороны за тем, как грязные молодчики избивали меня. Мне наблюдения за экзекуцией недостаточно. Ты мне очень несимпатичен, Витя, и поэтому я приму участие в экзекуции непосредственно.

Сказав это, Дима двумя пальцами - указательным и средним - ухватил Виктора за нос. Моталась голова, хрустел нос, слезы катились из глаз. Наконец, Дима выпустил его и брезгливо вытер пальцы носовым платком. Подошел молчаливый горец Удоев и в первый раз подал голос:

- Какой джигит, а плачет.

И без замаха с левой ударил Виктора в печень. Виктора скрутило.

- Отпустите его, - приказал неизвестный штатским, державшим Виктора за руки. Они отпустили. К всеобщему удивлению, Виктор продолжал стоять.

Неизвестный, ощерившись, приступил к делу. Он орудовал ребром ладони, как мясник при разделке туши, но орудовал совсем недолго: не выдержав профессиональной обработки, Виктор рухнул. Четверка стояла в бездействии, пока Виктор не открыл глаза. Тогда Семен Афанасьевич носком ботинка ткнул его в ребра. Постепенно распаляясь, они вошли в азарт, топча, размазывая ногами несопротивляющееся безвольное тело.

Последнее, что, увидев, запомнил Виктор, - три портрета на стене и склонившегося над ним Диму, харкнувшего ему в лицо.

Опомнились. Отошли к столу и уселись. Семен Афанасьевич отдал распоряжение:

- Можете отвезти.

Двое штатских ухватили Виктора за ноги и поволокли по полу к дверям, через приемную, к фургону. У фургона остановились. Вышедший следом старший лейтенант отворил дверцу, и двое штатских, сильно поднатужившись, забросили Виктора внутрь и влезли в кузов сами. Старший лейтенант захлопнул за ними дверцу, прошел к кабине, и фургон тронулся.

Штатские не без интереса наблюдали за тем, как малозаметно подпрыгивало Викторово тело на рифленом полу. Вскорости приехали.

- А он живой? - спросил старший лейтенант, открыв дверцу и глядя на неподвижное тело.

- Черт его знает, - в сомнении ответил один из штатских и за плечи приподнял Виктора. Тот тихо застонал. - Живой! Мастер ведь обрабатывал.

Фургон стоял у дома Виктора впритирку к подъезду. Виктора извлекли из фургона и подтащили к подъезду, затем - к лифту. Открылись дверцы, и все четверо оказались в кабине. Здесь висевший на руках штатских Виктор робко попытался напрячь ноги.

- Ишь ты, рыпается, - заметил старший лейтенант, и, выйдя из лифта, своим ключом открыл дверь Викторовой квартиры.

Штатские втащили Виктора в комнату и кинули на тахту, а старший лейтенант заглянул на кухню. Когда штатские зашли за ним, он задумчиво изучал накрытый Виктором для приема Алексея стол.

- С устатку? - увидев на столе две бутылки "Греми", догадался один из штатских о желаниях старшего лейтенанта, который тотчас подтверждающе кивнул.

Они, не спеша, с чувством, как люди хорошо потрудившиеся, под рыбку и холодных цыплят (икру не трогали) опростали одну бутылку. Штатские мыли использованную ими посуду, а старший лейтенант курил. Покурив, сказал:

- Хорошего понемножку. Поехали.

Заглянули в комнату. Виктор постанывал в полубеспамятстве - в полусне. Удовлетворенная троица удалилась.

В середине следующего дня Виктора навестил заботливый кооператор Удоев. Виктор от скрипа стула открыл глаза и увидел его, сидевшего на стуле. Удоев сидел, раздвинув ляжки, как на гинекологическом кресле, а меж ляжек в толстых руках держал объемистую хозяйственную сумку.

- Ты что, и переодеться сам не можешь? - не дождавшись ответа, Удоев сообщил: - Я тут тебе пожрать и выпить привез на неделю. По подсчетам специалистов, ты неделю пролежишь. Всего про все - на триста сорок рублей. Сейчас расплатишься или в кредит?

Виктор, преодолевая боль, вспыхивающую при каждом движении, неумело поискал во внутреннем кармане куртки и с удивлением извлек нетронутую пачку двадцатипятирублевок. Положил пачку на край тахты, сказал незнакомым голосом:

- Возьми сколько надо.

- Возьму, - согласился Удоев, взял пачку, отсчитал триста пятьдесят рублей, приложил к похудевшей пачке десятку и возвратил ее на тахту. - Я продукты в холодильник отнесу, чтобы не испортились. А ты встань, умойся хоть.

Он с сумкой отбыл на кухню. Виктор не собирался ни вставать, ни умываться. Он лежал на тахте, глядя в потолок, и плакал. Он лежал лицом вверх, на спине, и поэтому слезы не текли по щекам, а уходили в нос, превращаясь в жидкие сопли.

Вернулся Удоев, помахивая пустой сумкой, жизнерадостно заявил:

- Все. Порядок. - И, усевшись на привычный стул, заговорил о главном, сразу же став холодно официальным. - Охранный комитет принял решение зачислить тебя, Кузьминского Виктора Ильича, в резервную команду с испытательным сроком в один год. Вступительный взнос - десять тысяч рублей, ежемесячный - тысяча. Как нам известно, ты в ближайшее время получаешь процентные отчисления за фильм, весьма удачно проданный на кинорынке и гонорар в кооперативном издательстве. Так что от этих выплат ты особо не обеднеешь. Ты согласен вступить в резервную команду?

- Не знаю, - тихо признался Виктор.

- Ты, Кузьминский, наверно, не сделал правильных выводов из того, что с тобой произошло, - гневно удивился Удоев. - Я еще раз спрашиваю: согласен?

- Согласен, - ответил Виктор, глядя в потолок.

- Вот здесь подпишись, - Удоев извлек из кармана документ в трех экземплярах, положил его на твердый бок сумки, а сумку на тахту, протянул шариковую ручку и подсказал: - Тут, внизу. На всех экземплярах.

Виктор взял ручку и небрежно расписался на всех (Удоев переворачивал листы) экземплярах. Отдал ручку и поинтересовался жалобно:

- Все?

- Все, Кузьминский, - подтвердил Удоев, пряча в карман документ и ручку.

- Тогда уходи.

Постепенно отходя от побоев, Виктор круто вошел в запой. Первый настоящий запой в своей, в общем-то, не особо трезвой жизни.

В начальный день, считая, что притупляет всеобщую боль, приделал ножки бутылке "Греми", на второй и начало третьего уговорил три семьсотпятидесятиграммовых "Посольской", привезенных Удоевым, просуществовав в судорожном беспокойстве остаток дня, дождался темноты, и, преодолевая невыносимую боль во всем теле и страшно рискуя, скатал на машине под Бородинский мост, где, чтобы не мелочиться дальше, приобрел напитков на семьсот рублей.

Пищи хватало - много ее привез Удоев, да и не до пищи было - так, закусить, чтобы во рту не очень погано было. Зажил, как на облаках. Телефон вырубил, телевизор не включал. А музыку полюбил: случайно обнаружив альбом с двумя симфониями Брамса, купленный когда-то под влиянием Франсуазы Саган, с болезненным наслаждением - будто болячку расчесывал - слушал странное извилистое звучание оркестра, под которое отлично и гладко выпивалось.