Елена Басманова - Карта императрицы

Но не только неожиданное недомогание английского гостя тревожило Брунгильду. Ее беспокоило и другое: на пути в театр, обозревая из экипажа сверкающий праздничными огнями весенний город, Брунгильда заметила вблизи Поцелуева моста, у одной из подворотен, долговязую фигуру с зонтиком в руках, в шляпе, низко надвинутой на лоб. Видение мгновенно скользнуло прочь от фонаря и тут же растворилось во влажных густеющих сумерках – и все же у Брунгильды мелькнула дикая мысль, что это ни кто иной, как сэр Чарльз. И теперь она сильно сомневалась, лежит ли баронет в своем гостиничном номере, страдая животом, или он солгал?

Далеки от спектакля были и мысли Муры Муромцевой. Да, она, конечно, видела декорации, от одного созерцания которых хотелось заткнуть нос, – заваленные тряпьем нары, грязные рогожи, драное тряпье. Она слышала речи опустившихся людей, сопровождаемые звуками граммофона: разговоры злобного слесаря Клеща, чахоточный кашель его умирающей жены Анны, до ее слуха доносилась бессвязная болтовня картузника Бубнова, рыхлой мещанки Квашни и еще каких-то обитателей ночлежки – в том, кто есть кто, сразу было разобраться невозможно. Но одновременно Мура думала о докторе Коровкине. Он не похвалил ее платье – одно из тех, что привезла сестра из Парижа. А нежный пепельный оттенок платья очень идет ей, и покрой выгодно подчеркивает тонкую талию.

Судя по всему, доктор знал, что сегодня в театре встретится с этой несносной, слащавой фрейлиной. По крайне мере, увидев ее, он не удивился. Катя Багреева, в сопровождении Дмитрия Формозова, сидела в ложе бельэтажа – именно туда и обращал взоры доктор Коровкин, слишком частые, по мнению Муры. Она, нарушая все приличия и виновато поглядывая на Брунгильду, поминутно спрашивала доктора: «А это кто?», «А кто его играет?», «А о чем они говорят, я не расслышала». Тот отвечал рассеянно, невпопад. Наконец Мура демонстративно обернулась к нему и с деланным возмущением прошипела:

– Милый Клим Кириллович, разве вам неинтересно? О ком вы думаете?

Ответ доктора заставил ее не на шутку рассердиться:

– О Петре Великом, – он приблизил губы к розовому ушку беспокойной соседки, – меня поразила княгиня Татищева. Она сомневается, что Петр Первый законный российский император.

Княгиня Татищева вызвала в его сознании целую бурю. Если Петр не имел прав на российский престол, то не имел их и сын его, убитый Алексей. И дочь Петра, Елизавета – самозванка?.. Доктор был уверен, что неравнодушная к исторической науке Мария Николаевна Муромцева потрясена его словами и теперь, глядя из-под мрачно насупленных бровей на сцену, размышляет не о горьковских босяках, а об особах императорской фамилии.

В антракте они встретились с Катенькой и следовавшим за ней стройным чиновником, естественно, разговор зашел о пьесе. Неожиданно для доктора самым пристрастным критиком оказалась Брунгильда.

– Я сочувствую беднякам, – говорила она сердито, – но не до такой степени, чтобы лить слезы над сценическими персонажами, не очень убедительными. Кажется, и Дмитрий Андреевич со мной согласен.

– Я служу на благотворительном поприще, – поглаживая аккуратную темную бородку, чиновник с восхищением смотрел на красавицу. – Вдовствующая Императрица призревает сирых, да и я милостыней нуждающихся не оставляю. Правда, в светлые пасхальные дни несчастных побирушек полиция убрала с улиц.

– Но один-то остался, – благодушно заметил доктор, – сидит, горемыка незрячий с ребеночком на руках прямо на Невском.

Пустячное замечание доктора подействовало на чиновника неожиданным образом: темные глаза его сверкнули, несимметричные брови дрогнули, лицо вытянулось и побледнело, он напряженно смотрел на улыбающегося доктора.

– Проезжал сегодня по Невскому, видел несчастного и подающих ему, – торопливо добавил Клим Кириллович.

– А как красив Васька Пепел! – Мура, пораженная реакцией чиновника на безобидное замечание доктора, поспешила сменить тему. – В такого должны все барышни влюбляться!

– Вор он! – возмущенно откликнулась Брун-гильда. – А показан как истинный герой. Да еще этого Барона, опустившегося аристократа, лаять заставляет! Ужасная мерзость!

Екатерина Борисовна во время беседы сохраняла молчание, была грустна, и доктору показалось, что веки ее чудных глаз слегка воспалены, – неужели она так сопереживает происходящему на сцене? Изредка юная фрейлина с каким-то странным выражением лица глядела то на доктора, то на барышень. Климу Кирилловичу даже показалась, что она сожалеет, что не может поговорить с ним один на один немедленно.

Мура не отпускала доктора ни на шаг, стараясь показать новым знакомым, что Клим Кириллович является собственностью муромцевских барышень, чувствовала: доктор и фрейлина подавали друг другу глазами какие-то сигналы!

И в следующем антракте поговорить с Мурой и с фрейлиной доктору Коровкину не удалось – некстати явился в фойе давнишний знакомец, Илья Михайлович Холомков. Неувядающая красота тридцатилетнего мужчины – золотистая шевелюра, томные синие глаза, чуть длинноватый, но правильной формы нос, чувственные яркие губы, великолепная фигура при хорошем росте, – вновь поразила доктора, но еще большее воздействие имела, кажется, на барышень Муромцевых. Розовый румянец покрыл и прозрачную кожу Катеньки Багреевой. На время девушки забыли о горьковских босяках, поддавшись очарованию непринужденной беседы Ильи Михайловича. Он поведал о том, что недавно вернулся из-за границы, удивлялся, что нигде не встретил там Брунгильды Николаевны, рассказывал забавные истории.

Вернувшись с барышнями Муромцевыми после антракта на свои места, Клим Кириллович посмотрел на ложу, занимаемую внучкой господина Шебеко, – она была пуста. Он и не заметил, как Екатерина Борисовна вместе с господином Формозовым покинули театр.

По дороге домой Клим Кириллович и Мура молча слушали гневные суждения Брунгильды о театральном зрелище. Ее речь прервал пронзительный трубный звук, характерный непрестанный звон колокола, и экипаж, в котором ехали Клим Кириллович и барышни Муромцевы, резко свернув к тротуару, остановился. Мимо промчался на верховой вороной лошади пожарный с поднесенной ко рту трубой, за ним неслась квадрига – четверка горячих могучих лошадей, запряженная в линейку. На продольных скамьях длинной повозки спиной к спине сидели пожарные в сияющих касках, над скамьями, на особом стеллаже, лежали багры и лестницы. Вслед за линейкой с такой же бешеной скоростью следовала пароконная повозка с пожарным инвентарем: катушками, шлангами, а за ней, тоже на пароконной подводе – блестящая даже в темноте паровая машина, предназначенная качать воду. Замыкал длинный обоз медицинский фургон. Несмотря на поздний час, за обозом бежали любопытствующие зеваки.